mospat.ru
Опубликовано в журнале "Церковь и время" № 52


Патриарх Московский и всея Руси Кирилл

Нравственные основы научного поиска

Уважаемый Дмитрий Владимирович, уважаемый Нико­лай Васильевич, Ваше Высокопреосвященство, Владыка Ириней, Ваши Высокопреосвященства и Преосвященства, дорогие участники этого высокого собрания.

Хотел бы от всего сердца поблагодарить Днепропетров­ский государственный университет за высокую честь, которая мне оказана. Я уже говорил неоднократно в подобных случаях, что как человек, вышедший из академической среды, с очень большим уважением и признательностью отношусь к акаде­мическим наградам.

Научное сообщество, если и предоставляет награду, то всегда после серьезного размышления. И поэтому всякое вни­мание со стороны научного сообщества меня глубоко волнует и вызывает чувство благодарности, которое я хотел бы сердеч­но выразить Вам, Николай Васильевич, и в Вашем лице—уче­ному совету Днепропетровского государственному универси­тета и всем, кто принял участие в этой очень трогательной для меня церемонии. Благодарю вас сердечно.

 

В таких случаях предполагается произнесение некоего доклада или сообщения лицом, на которого возложены рега­лии и которому присвоено почетное звание. Я не буду вас утом­лять долгими рассуждениями и, тем более, каким-то научным докладом, да и физически я не был способен подготовить та­кой текст. Поэтому хотел бы просто вслух вместе с вами по­размышлять на тему, которая не может не волновать людей, имеющих отношение к науке. Нам всем хорошо известен ло­зунг «Знание — сила». И поскольку в современном обществе наука — это и знание, и сила, и часто даже власть, поскольку роль науки в современном технократическом обществе во мно­гом превышает влияние остальных сегментов общественной жизни, то хотелось бы поговорить именно о науке. Я не явля­юсь светским ученым, и потому мой разговор на эту тему бу­дет связан, конечно, с разговором о вере.

В истории противостояние веры и знания, науки и рели­гии хорошо известно, а среднее и старшее поколения знают это по своему жизненному опыту. В Советском Союзе эти сфе­ры духовной жизни человека были разведены на такое рассто­яние, что даже помыслить о преодолении этой пропасти было невозможно. Наука отождествлялась с прогрессом, научный взгляд на мир считался единственно верным. С наукой связы­валось усовершенствование общественных отношений, разви­тие экономики, национальной жизни. Религия же в лице Церк­ви представлялась как явление рудиментарное, по ошибке, по недомыслию, из-за отсутствия образования дошедшее до на­шего просвещенного века. Она мыслилась как некая сфера об­скурантизма, которая, по мнению тогдашних руководителей и многих ученых, мешала развитию общественной жизни людей.

Для того чтобы этот «пережиток» изжить, необходимо было образование. Именно поэтому, когда началась мощная, организованная и поддержанная государством атеистическая работа, в советской России, а потом и в Советском Союзе, глав­ный упор делался на образование.

Установка была такой: религия — это результат непрос­вещенности людей. Вот не знают люди законов природы, зако­нов механики, таких ясных и простых, при помощи которых можно описать все мироздание, не знают прогрессивной марк­систской философии, которая содержит в себе все ответы на все вопросы бытия, начиная от начала мира и кончая концом.

Развитие образования, предполагающее мощное идеоло­гическое атеистическое влияние, должно было веру из обще­ства убрать. Но что же получилось? Да, действительно, в доре­волюционной России была крепка вера, и было много негра­мотных людей. Хотя к XX веку таких осталось и не так много, но все же были люди, вообще не умевшие читать и писать. И вот, очень быстро справились с неграмотностью: все научи­лись читать и писать, пошли в школы, в рабфаки, в институты, потом в университеты. Не просто среднее образование в стра­не стало всеобщим, но был среди населения и высоким про­цент людей с высшим образованием. Казалось бы, по прогно­зам, всякая религиозность в стране должна была исчезнуть. Ведь не таким глупым был Хрущев, когда говорил: «Я вам покажу по телевизору последнего попа». К 1980-му году было запла­нировано построить коммунизм, а в коммунизм с верой в Бога войти нельзя — там светлое будущее, там уже наша, атеисти­ческая эсхатология. Как же туда с верою, с этими обузами, с этими тюками прошлого?

И вот что удивительно: нынешнее молодое поколение, наверное, даже не знает, что Никита Сергеевич предполагал коммунизм построить. Многие точно не скажут, кто такой был Никита Сергеевич. При этом вместо трех-четырех десятков храмов в Днепропетровской области сейчас несколько сотен приходов, а мы с вами встречаемся в университете, и не пото­му, что кто-то приказал ученому совету удостоить Патриарха ученой степени. Есть некая внутренняя потребность, а значит, есть приятие того, что Церковь говорит, даже с точки зрения критического, научного подхода. Хотя — я отдаю себе в этом отчет — конечно, не все члены Ученого совета люди верую­щие, есть уважение к религиозной точке зрения, по крайней мере как к альтернативной.

Главный лозунг атеизма, предполагающий, что образо­вание изгонит религиозную веру, оказался несостоятельным. И если говорить о возрождении веры на всем постсоветском пространстве, следует отметить, что двигателем этого возрож­дения стали представители интеллигенции. Сохранялась народ­ная вера, всегда сохранялась, но вот двигателями возрождения были действительно интеллигенты крупных городов, в том числе таких, как Днепропетровск.
Наш исторический пример полностью разрушает клас­сическую концепцию противопоставления науки и религии, веры и знания. Научное знание не исключает религиозного представления о жизни. На вопрос «почему» ответ прост: точ­но по той же причине, по которой научное знание не исключа­ет эстетических потребностей людей искусства и всего того, что нельзя изложить на языке математики или иных точных наук. Наука никогда не может заменить собой любовь, наука не может подменить совесть, наука не может заменить эстети­ческое чувство. Мир был бы страшным, если бы в нем присут­ствовало только научно-техническое измерение. Это было бы не человеческое общество, а какое-то общество-киборг. Когда нам рисуют страшные футуристические картины полностью бездуховной человеческой цивилизации, то как раз чаще всего и говорят о некой цивилизации киборгов — существ, лишен­ных человеческого измерения, человеческой души.

И наука, и религия — очень важные стороны человечес­кой жизни, так же, как искусство, нравственная сфера жизни. И поэтому вне зависимости от того, верит человек в Бога или не верит, сегодня абсолютное большинство людей признают законным существование религиозного измерения человечес­кой жизни и с уважением относятся к религиозному выбору людей. Все больше и больше ученых становятся крепкими в вере людьми, в сознании которых происходит некий синтез научного и религиозного.

Я благодарю Бога за то, что мне приходилось встречать­ся с такими людьми. Я не буду их называть, потому что не со­гласовал с ними саму возможность упоминания публично их имен, но поверьте мне — это выдающиеся ученые постсоветс­кого пространства, и не только.

А вот об одном таком ученом я уже говорил публично. Он скончался, и поэтому можно смело вспомнить его имя. Это академик Александр Александрович Баев, видный представи­тель биологической науки в Советском Союзе. Я с ним позна­комился в 1983 году. Это было в столице Нидерландов, он и я приехали туда по приглашению Свободного университета го­рода Амстердама, где проводились очень интересные между­народные слушания: чем грозило развитие ядерных военных технологий в то время, когда мир балансировал на грани вой­ны? Идея заключалась в том, чтобы выслушать ученых, а по­том — представителей Церкви и соотнести их позиции. Вот тогда я и познакомился с этим человеком. Он много страдал, много лет находился в заключении, потом вышел на свободу, блестяще завершил образование и стал выдающимся ученым. Это было советское время, и то, что он мне тогда сказал откры­то и честно, было гражданским подвигом. Он мне тогда пуб­лично сказал: «Я радуюсь за вас, потому что вы стали священ­ником в самое лучшее время, когда, опираясь на научные дос­тижения, мыслящие люди могут почувствовать присутствие Бога во Вселенной».

При этом он привел пример из своей сферы научного знания: этот ученый говорил об исчисляющемся миллиардами количестве вариантов соединения химических элементов, ко­торые могли иметь место в процессе генезиса космоса. И толь­ко один вариант приводил к зарождению жизни, и именно этот вариант — один из миллиардов — случился на Земле. И вот он сказал, что как ученый не может поверить, что это случайность. Невозможно, разбрасывая вырезанный из бумаги алфавит мил­лиарды раз, дождаться, чтобы буквы сложились в стихи, а здесь из миллиардов возможностей только одна система могла обес­печить жизнь. И эта система возникла. Для этого ученого Бог был Творцом, Который стоял в самой основе бытия, Который предопределил развитие творения таким образом, что появи­лась жизнь.

Поэтому для меня опыт общения с учеными был чаще всего очень вдохновляющим и многому меня научил. Но, раз­мышляя о взаимоотношении науки и религии, я сегодня хотел бы сказать не только о том, что говорил академик Баев и мно­гие другие ученые, в том числе и современные. Не только о том, что развитие науки помогает понять: человечество еще слишком мало знает о мире, о космосе, о материи. Здесь я могу сослаться на выдающегося российского ученого, ректора Московского государственного университета академика В.А. Садовничего. В одном из своих выступлений он сказал, что толь­ко сейчас наука начинает понимать, что она знает меньше, на­много меньше двадцати процентов того, что представляет из себя космос. А что такое мир потухших звезд? А что такое то, что ученые называют антиматерией, антиэнергией, антивеще­ством? Там другой мир, там не работают законы нашего мира. Разве можно игнорировать эти более чем восемьдесят процен­тов творения? Или можно говорить, что мы все знаем в точно­сти, не зная восьмидесяти процентов?

Мы живем в захватывающее время новых открытий, и я глубоко убежден, что в какой-то момент люди начнут даже с научной точки зрения понимать, что такое, например, молит­ва, что такое связь с Богом. Ведь святые отцы учили, что Абсо­лютным Духом является Бог — все остальное имеет некую сте­пень материализации: ангелы, демоны и, конечно, молитва. Сей­час у нас нет ни приборов, ни способов измерить, узнать это. Но может быть, когда-нибудь, если Богу будет угодно, наука прикоснется и к этому.

Но помимо того, что мы живем в удивительное время, когда больше всего оснований для некоего синтеза, для некое­го целостного видения мира, который включал бы научное и религиозное измерения, есть нечто такое, что очень роднит сам научный поиск и религиозную жизнь. И здесь я хотел бы ска­зать, может быть, о несколько неожиданных, но очень важных вещах, потому что между наукой и религией родства и схоже­сти гораздо больше, чем противоположностей. Наука, как и вера, требует добродетелей. Кто-то может усомниться и ска­зать: «А при чем здесь добродетели? У нас компьютер, у нас расчеты, формулы, и какая разница, добродетельный или греш­ный человек осуществляет эти расчеты?» Я постараюсь дока­зать, что наука связана с добродетелью.

Для начала хотел бы просто поставить такой вопрос: воз­можна ли наука без критического отношения ученого к самому себе? Если ученый не хочет видеть ничего, кроме того, что он открыл и до чего он дошел, если для него не существует иной правды, кроме собственной, если ему кажется, что он ис­тина в последней инстанции, — разве может в таком мироощу­щении развиваться научное исследование?

Вот, кстати, в чем была проблема марксизма, почему рух­нула эта стройная философская система, которая вообще была уникальной за почти всю историю человеческого рода, посколь­ку отвечала на все вопросы бытия, — от возникновения мира до эсхатологии. На основе этой теории строились человечес­кие сообщества, развивалась экономика, научные институты работали, тысячи людей защищали кандидатские и докторс­кие диссертации. Почему все рухнуло? А потому что было абсо­лютно ложное и не свойственное науке самопонимание: мы — в последней инстанции, единственно правильная и на­учно обоснованная. И эта философия рухнула в одночасье, ког­да упали государственные подпорки, ее поддерживавшие.

Сократ в свое время сказал: «Я знаю только то, что я ни­чего не знаю». Очень может быть, это гиперболизированное выражение, но оно несет в себе огромный потенциал: если я не знаю, я хотел бы знать, я должен знать, я должен найти ответы на вопросы о том, чего я не знаю. Именно на этом, собственно говоря, основываются наука и образование. Образование—это, в первую очередь, ответы на вопросы, которых еще вчера у тебя не было. Если студент скажет: «Я все знаю», он просто должен проститься со своим учебным заведением. И хотя сту­денты этого, может быть, опытно не переживают, они посто­янно проходят через некий опыт ограничения своей гордыни, принимая то, что им говорит профессор или преподаватель. А если этого опыта ограничения собственной гордыни, если этой открытости нет, то нет учебного процесса, точно так же, как нет и научного поиска. Всякая гордыня и высокомерие, осо­бенно интеллектуальное высокомерие, безобразно тем, что яв­ляется стопором в развитии научного знания.

А что такое ограничение гордыни? Существует ясное определение понятия, противоположного гордости — это сми­рение. Смирение — условие научного поиска. Если у ученого нет смирения, нет осознания своей неправды, ограниченности, если нет готовности пересмотреть собственные взгляды, что называется, «наступить на горло своей песне» под воздействи­ем фактов и доказательств, то нет и научного поиска. Ну, а если человек изобрел что-то, создал теорию, гипотезу, и вдруг его коллега доказывает, что она не верна? Кстати, это часто проис­ходит на ученых советах, когда выступает один ученый, потом его поправляют. В научном сообществе без такой дискуссии вообще немыслимо общение ученых. Почему всегда язык уче­ного более сдержан, чем язык человека, не дисциплинирован­ного научной мыслью? Потому что он двадцать раз подумает, стоит ли ему в присутствии коллег что-то сказать, или надо еще чуть-чуть посчитать, потому что какой-нибудь сидящий рядом скромный профессор или доцент может и поправить: «А вот здесь вы просчитались, уважаемый коллега, и выводы дол­жны быть совершенно другие».

Если ученый не может принять другой точки зрения, не может быть и научного движения вперед. А что значит при­нять другую точку зрения? Это значит признать, что не прав, а если перевести в систему церковную, религиозную, — это зна­чит покаяться, покаяться в своей ошибке.

Таким образом, мы рассмотрели смирение и покаяние как факторы научного исследования, научного поиска, научной жизни. И если вы уберете эти два фактора, не будет научного развития. Будет просто борьба самолюбий, и ничего толкового из этого не получится. В конце концов, величайшая мудрость заключается в словах: «Я заблуждался, это моя ошибка». Заме­чательно сказал в свое время Цицерон: «Человеку свойственно ошибаться, а глупцу свойственно настаивать на своих ошиб­ках». Так вот, без смирения и покаяния глупец будет настаи­вать на своих ошибках и тормозить научное развитие.

Сознание формируется под влиянием различных факто­ров. Как в нашем компьютере открываются «окна», так проис­ходит моментальная смена планов. Наверное, ученые просчи­тают когда-нибудь, как внутренняя наша матрица — культур­ная, идеологическая — влияет на преломление информации, которая идет в наше сознание. На нас всегда надеты «очки» —«очки» нашей натуры, нашего эмоционального уровня, нашей образованности, нашей культуры. И для того, чтобы человек был способен к объективному научному исследованию, он дол­жен быть интеллектуально и нравственно честным перед со­бой и другими, в том числе он должен быть способен во имя этой честности отказаться от того, что дорого, отказаться от самого себя, от счастья своей внутренней жизни. А ведь это подвиг самоотречения, аскетический подвиг.

Последнее, о чем хотел сказать: прошло ведь время вы­дающихся гениальных ученых-одиночек, хотя и сейчас один есть — Григорий Яковлевич Перельман из Санкт-Петербурга. Однако в основном научные открытия осуществляются боль­шими коллективами людей, где все работают вместе, и на вы­ходе, как говорят инженеры, имеется сигнал, созданный уси­лием всех членов коллектива. А для того чтобы этот сигнал был действительно эффективным, чтобы он не был «ложным сигналом», требуется построение научного сообщества, уста­новление связей между людьми, опять-таки отказ от своих ам­биций, умение принять другого человека если не в свое серд­це, то в свой интеллектуальный мир, разделить с ним результа­ты своего поиска.

Все это можно назвать простым словом «сотрудниче­ство», но это слово ни о чем не говорит, здесь требуется найти какое-то другое определение. Слово «любовь» слишком силь­ное, но есть моменты, которые являются общими для этих двух слов. Когда человек любит, он жертвует собой, он слушает дру­гого, помогает другому. Если этого нет в научном сообществе, то оно распадается. И, может, в прямом смысле слова это не любовь, но нечто такое, что находится на очень высоком уров­не нравственного бытия человеческой личности. Вот и получа­ется так, что наука и духовная жизнь человека идут как бы по тем же самым ступенькам: люди поднимаются, используя те же самые инструменты взаимной поддержки.
Как я уже говорил в самом начале, мы живем в особую эпоху — эпоху, когда действительно может формироваться синтез духовного и материального, научного и религиозного. Мы сегодня живем в мире, который дает нам понять, что сам научный поиск, научное творчество имеют много общего с духовной жизнью человека. А ведь иначе и быть не может, по­тому что и научный поиск, и поиск духовный были запрограм­мированы Богом: Он вложил в нас эту программу. И если че­ловек идет по другому пути, он идет против Божественного течения, которое не разрушает человеческой свободы: ты мо­жешь идти и даже можешь не чувствовать этого сопротивле­ния, тебе кажется, что ты идешь своим правильным путем. Бог потоком Своего замысла не разрушает человеческую свободу, но само это движение «вопреки» нежизнеспособно, это движе­ние в никуда.

И величайшим прозрением современности, прозрением, сделанным, в том числе, интеллектуальным сообществом на­шего постсоветского пространства, вами, мои дорогие, людь­ми, обратившимися во множестве к Богу, и подготавливается, думаю, та эпоха, то время, когда от тезиса и антитезиса челове­чество переходит к синтезу. И только в результате этого синте­за и можно построить процветающее справедливое и жизне­способное общество.