Е. В. Никольский, К. Г. Миронов

Восприятие личности Спасителя простыми верующими на Востоке и Западе христианского мира

(культурологическая пропедевтика для катезизаторов и богословов)

 

В статье анализируется восприятие личности Господа и Спасителя нашего Иисуса Христа простыми верующими. Напри­мер на христианском Западе среди простых верующих господ­ствовало представление о сугубой человечности Христа, что привело в XX веке к формированию концепции «Иисус—наш Друг».

Ключевые слова: христология, сакральное искусство, иконо­пись, апокрифы, духовная жизнь, Иисус Христос, Царь Вселен­ной, мученичество, язычество.

 

Восприятие богочеловеческой Личности Иисуса Хрис­та, ее усвоение верующим, надеющимся и любящим христиа­нином, в идеале может и должно охватывать всю душу христи­анина. Читая или слушая Новый Завет, человек, при наличии молитвенного желания приблизиться к своему Создателю и Спасителю, ощущает в большей или меньшей степени духов­ное тепло, проникающее в глубь его духовной природы, даю­щее ему радость примирения с Богом, живую уверенность в любви Божьей, всегда открытой для него во Христе Иисусе. В этом ценнейшее для нас, решающее для судеб каждого челове­ка — здесь и в вечности—проявление Божественности Христа.

Архиепископ Михаил (Мудьюгин)

Введение. Методологические основы

К истине о Боге можно приблизиться путем отвлечен­ных доказательств и логического убеждения, но можно ею про­сто жить, обладать ею в качестве опытной истины, какою она бывает в личной религии человека. Евангелие принимает ис­тину о Боге именно как опытную религиозную истину. Еван­гельская религия — это религия живого опыта, мистической глубины реальных переживаний. Тогда Бог есть Собеседник, к Которому обращены доверие и послушание человека. Человек верует, что Бог есть Творец, Спаситель и Судия. Иисус Хрис­тос внес новую опытную черту в представления о Боге. Новый Завет был откровением Бога воплотившегося, Бога, ставшего человеком. С точки зрения христианства, догмат о Боговоплощении является завершением и оправданием ветхозаветной истории. В центре новозаветного благовестия — личность Иису­са Христа, через Которого совершено спасение и искупление человека. По учению евангелистов, Иисус — Тот Самый Мес­сия, пришествие Которого предсказывали пророки. По мысли владыки Илариона (Алфеева), «ключевым вопросом, от ответа на который зависит принятие или непринятие христианства, является вопрос о Божестве Христа. Монотеистические рели­гии отвечают на этот вопрос по-разному. Иудеи считают, что признание Христа Богом противоречит ветхозаветному откро­вению о едином Боге. Мусульмане признают историчность Христа, однако считают Его одним из пророков, учение Которого было впоследствии искажено христианами. И только хри­стиане — и православные, и католики, и протестанты — видят в Иисусе Христе Бога и Спасителя»¹.

Историческое бытие Иисуса Христа принадлежит к числу фактов, воспринимаемых и усваиваемых вполне рациональным путем; при этом нет оснований для недоверия, которое часто возникает при восприятии сообщений о сверхъестественных событиях. Долгие годы, говорит Патриарх Московский и всея Руси Кирилл, «в школах, институтах и университетах нас учили тому, что Иисус — это миф, ибо такой личности в действитель­ности якобы не существовало»². Но есть множество неоспори­мых исторических свидетельств существования Иисуса Христа, и главным таким свидетельством является Евангелие.

По словам архиепископа Михаила (Мудьюгина), «в этом случае нет также необходимости в каком-либо особом Откровении, которое бы это историческое событие удосто­веряло как уже совершившийся факт. Нам достаточно до­шедших до нас историографических памятников — письмен­ных свидетельств современников, в подлинности и правди­вости которых нет оснований сомневаться. Как мы знаем, такие свидетельства дошли до нас не только в писаниях уче­ников Христовых, продолжателей Его дела, но и в много­численных трудах, монографиях и письмах людей, к числу Его последователей не принадлежавших, в большинстве Ему и Его учению даже враждебных.

Итак, факт исторического существования Иисуса как проповедника и учителя, жившего в Палестине, распятого по указу римского прокуратора Понтия Пилата и оставившего после Себя многочисленных приверженцев и почитателей, при­надлежит к числу множества достоверных исторических дан­ных, находящихся на уровне рационального познания, доступ­ного любому человеку независимо от его мировоззрения или религии. В самом деле, о Христе Иисусе как об исторической Личности известно не только Его последователям — христиа­нам, но и приверженцам других религий, а также тем, кто, не исповедуя никакой религии, усвоил себе какую — либо из <… > мировоззренческих систем вплоть до атеистической включи­тельно»³. Все меняется, когда мы начинаем размышлять о Божественности Иисуса Христа. Признание Его Сыном Божьим, быстро трансформировавшееся в христианском сознании в пре­клонение перед Ним как перед Богом, далеко от рационально­го мышления, понимаемого как «здравый смысл», как после­довательность логических умозаключений, делаемых в рамках закона причинности. «В атеистическом государстве эти свиде­тельства скрывали, потому что в противном случае было бы невозможно их игнорировать, ложно уча о мифичности Хрис­та и оспаривая историчность Его личности. Но возникает воп­рос: зачем было фальсифицировать историю, держать в неве­дении целые поколения людей?.. В действиях тех, кто скрывал правду о Христе, была своя логика. Потому что чтение Еванге­лия не может оставить безучастным ни одного человека, наде­ленного живою мыслью, воображением и чувством. Образ Хри­ста настолько ярок и покоряюще убедителен, что, прикоснув­шись к Нему и зная, что Он — не мифическая личность, не фантазия и не обман, невозможно увидеть в Нем только лишь человеческое»⁴.

Апостол Павел говорит в начале Первого послания к Коринфянам: «Немудрое Божие премудрее человеков, и не­мощное Божие сильнее человеков <…> Бог избрал немудрое мира, чтобы посрамить мудрых…» (1 Кор. 1:25, 27). Богоче- ловечество⁵ Иисуса Христа, согласно учению Вселенских Со­боров, т.е. «неслитное, неизменное, нераздельное, непрелож­ное» единство Божественной и человеческой природ Иису­са Христа оказалось той идеей, которая не сразу и не везде во всем пространстве христианской истории, верно и адек­ватно толковалась.

Однако о том, какая природа человека соединилась с Бо­гом Словом, в Священном Писании существуют прямые сви­детельства. Так, в момент Благовещения архангел Гавриил го­ворит Богородице: «Дух Святый найдет на Тебя, и сила Все­вышнего осенит Тебя; посему и рождаемое Святое наречется Сыном Божиим» (Лк. 1:35). Описывая совершенное Иисуса Христа спасение человека, апостол Павел указывает, что Бог Отец «не знавшего греха <…> сделал для нас жертвою за грех, чтобы мы в Нем сделались праведными пред Богом» (2 Кор. 5:21). Апостол Петр наставляет верных: «…не тленным серебром или золотом искуплены вы от суетной жизни, преданной вам от отцов, но драгоценною Кровию Христа, как непорочно­го и чистого Агнца» (1 Пет. 1:18-19).

Этот вопрос раскрывается в Священном Предании: со­борных решениях, писаниях святых отцов и учителей Церкви. В определении IV Вселенского Собора исповедуется вера в Иисуса Христа, совершенного в Божестве и совершенного в человечестве истинно Бога и истинно человека, того же из души разумной и тела, единосущного Отцу по божеству, и того же единосущного нам по человечеству, во всем подобного нам, кроме греха. Смысл выражений «совершенного в человечестве» и «во всем подобного нам, кроме греха» получают ясное тол­кование в Томосе Папы святого Льва Великого, его послании к архиепископу Константинопольскому Флавиану, одобренном Собором: «Истинный Бог родился в подлинном и совершен­ном естестве истинного человека: всецел в Своем, всецел в на­шем. Нашим же называем то, что Творец положил в нас в нача­ле и что Он восхотел возвратить нам. Ибо в Спасителе не было и следа того, что привнес в человека искуситель, и что прельщенный человек допустил в себя»⁶.

В отношении тех, «… которые стараются извратить та­инство домостроительства», IV Вселенский Собор принял Соборные послания блаженного Кирилла, бывшего пастыря Александрийской Церкви, к Несторию и к восточным Церк­вам. Греховное, поврежденное состояние человеческой при­роды неестественно (противоестественно) для человека, оно возникло после грехопадения и потому не является необхо­димым свойством человеческой природы. Преподобный Иоанн Дамаскин учит о Христе: «Он воспринял всего чело­века и все, свойственное человеку, кроме греха, потому что грех неестествен и не Творцом всеян в нас»⁷. Святой препо­добный Ефрем Сирин эту мысль изложил в развернутом виде: «Поскольку тело Адама создано было ранее, чем явились в нем расстройства, посему и Христос не принял расстройства, которые позднее получил Адам, так как они были некото­рым придатком немощности к здравой природе. Итак, Гос­подь здравою принял ту природу, здравость которой погиб­ла, дабы человек через здравую природу Господа возвратил себе здравость первобытной своей природы»⁸. Апостол Па­вел учит, что «Бог послал Сына Своего в подобии плоти гре­ховной…» (Рим. 8:3), т.е. плоть (человеческая природа), вос­принятая Сыном Божиим, была только подобна нашей, склонной к греху плоти, но непричастна первородному гре­ху или какой-либо греховной поврежденности. В Томосе свя­того Льва говорится о том, что Спаситель сделался причаст­ным человеческих немощей, но отсюда не следует, что сде­лался участником и наших грехов. Иисус Христос восприял образ раба без скверны греха.

Надо отметить, что до IV века и внутри христианской Церкви не было единого понимания Божества Христа. В час­тности, Божество Христа отрицали ариане, осужденные за это I и II Вселенскими Соборами. В более позднее время Боже­ство Христа отрицалось в разных формах в искусстве, лите­ратуре, философии, богословии, библейской критике. Живо­пись эпохи Возрождения, представлявшая Христа «гумани­зированным», чрезмерно очеловеченным⁹, была имплицитным отрицанием Его Божественной природы. Философские сис­темы эпохи Просвещения и немецкий идеализм XIX века не оставляли места для веры в Богочеловека. В XIX-XX веках предпринимались многочисленные попытки создания образа «исторического» Христа, как в произведениях Э. Ренана и Л.Н. Толстого, или «альтернативного» Христа, как в «Иуде Иска­риоте» Л.Н. Андреева или «Мастере и Маргарите» М.А. Бул­гакова. Художественная ценность этих произведений различ­на, но их объединяет одно — отрицание Божества Иисуса Христа, трактование Его как простого человека.

В данной статье мы хотели бы рассмотреть восприя­тие Его личности простыми верующими как на Востоке, так и на Западе христианского мира, проанализировать некото­рые явление сакрального искусства и парацерковного фоль­клора. Основной метод нашего исследования — культуроло­гический, а задача — обратить внимание богословов и катехи­заторов на различные аспекты общемировой культуры, кото­рые или препятствуют, или, наоборот, помогают верному рас­пространению учения Православной Церкви среди наших со­отечественников.

Это особенно актуально в нашу эпоху, когда глобализа­ция и развитие Интернета самым непредсказуемым способом трансформируют индивидуальный опыт как неофитов, так и людей, уже прошедших несколько этапов воцерковления.

Святоотеческая христология и современные проблемы

Для полнокровного раскрытия нашей темы мы сдела­ем несколько экскурсов в историю, сперва попытаемся ре­конструировать то, как могли воспринимать Спасителя Его современники. Итак, 30-е годы новой эры, окраина Римской экумены, Иудея, Иерусалим. В течение трех лет здесь длит­ся проповедь Учителя из Назарета, число учеников Которо­го то увеличивается, то уменьшается в зависимости от тех слов, которые Он говорит. Так например, это количество резко уменьшилось, когда он сказал, что он и есть хлеб, схо­дящий с неба и предложил есть его плоть и пить его кровь. «Кто может все это слышать?» — спрашивали бывшие Его последователи и уходили. Давайте попробуем взглянуть на Его личность с точки зрения обыкновенного фарисея. Во-первых, по мнению рядового фарисея, Иисус долгожданным Мессией не являлся, ибо настоящий Машиах должен будет сойти «как роса», весьма таинственным образом на землю, и рождение его будет окутано тайной. И они говорят: Мы зна­ем Его, откуда Он пришел… Которого отца и мать мы знаем (Ин. 6:42; 7:27). Во-вторых, «истинный Мессия» придет для того, чтобы завоевать Израилю военную славу и мировое господство — такова была общераспространенная точка зре­ния. В-третьих, он должен быть великим и стать царем Из­раиля. Одним словом, ни по одному из этих параметров Иисус Христос на роль «истинного Мессии» не подходил. С точки зрения среднего и официального религиозного созна­ния Израиля, Он жил не в свое время и не в том место. Од­ним словом, для них Он был самозванцем.

Движимый любовью и милосердием, Христос ставил под вопрос существовавшую в Израиле общественную сис­тему и закон, устранял через прощение и любовь естествен­ные границы между ближними и дальними, своими и чужими, друзьями и врагами и тем самым становился на сторону сла­бых, больных, бедных, непривилегированных, даже неблагоче­стивых, безнравственных и безбожных. Это можно определить как переворот в понимании Бога, потому что противоречило представлениям благочестивых людей о Боге. Это не другой Бог, но Бог не такой, каким они себе Его представляли, а Отец поте­рянных людей. Христос милосердно заступался за людей стра­дающих, забытых, виновных и потерпевших крушение.

«Приближались к Нему все мытари и грешники слушать Его. Фарисеи же и книжники роптали, говоря: Он принимает грешников и ест с ними. Но Он сказал им следующую притчу: кто из вас, имея сто овец и потеряв одну из них, не оставит девя­носта девяти в пустыне и не пойдет за пропавшею, пока не най­дет ее? А нашед возьмет ее на плечи свои с радостью; и, пришед домой, созовет друзей и соседей и скажет им: порадуйтесь со мною, я нашел мою пропавшую овцу. Сказываю вам, что так на небесах более радости будет об одном грешнике кающемся, не­жели о девяноста девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии. Или какая женщина, имеющая десять драхм, если по­теряет одну драхму, не зажжет свечи и не станет мести комнату и искать тщательно, пока не найдет? А нашедши созовет подруг и соседок и скажет: порадуйтесь со мною: я нашла потерянную драхму. Так, говорю вам, бывает радость у Ангелов Божиих и об одном грешнике кающемся»¹⁰ (Лк. 15:1-10).

Иисус Христос излагал смысл Своих заповедей, так же как и истины веры, преимущественно в форме притчей, кото­рая очень подходила для проповеди народу. Он не касался ре лигиозно-гностических вопросов, теоретического познания по­тустороннего мира, а говорил о божественно-духовной жизни, как жить божественной жизнью, творить истину.

Дальше. То, что Иисус говорил, с одной стороны, опира­лось на Закон Моисеев, а с другой стороны, этот закон переде­лывало, словно «выворачивало» наизнанку, предлагая, напри­мер, такие совершенно невыполнимые вещи, как молиться за своего врага, вместо того, чтобы воздать ему по понятному и рекомендованному Моисеем принципу справедливости — око за око. И в своей проповеди новый Учитель то и дело повто­рял: «В Законе сказано <…>, а Я говорю вам…».

Учитель из Назарета предлагал чудесные, но невыпол­нимые вещи — любовь, которой не может быть, верность, ко­торая возможна для великих пророков, таких, как Моисей или Авраам, но для нас, обыкновенных смертных, невозможна, бли­зость к Богу, которая тоже прекрасна, но, к сожалению, опять же невозможна для таких, как мы. Ведь мы горды тем, что при­знаем именно низкие истины. Пусть они низкие, говорим мы, но они — истины, но они — реальность, нам среди них жить и поэтому нам с ними надо считаться. Нам к ним надо уметь адап­тироваться. Рассуждения подобного рода — вне времени. Они абсолютно современны. Они есть симптом и XV, и XVI, и XX, и XXI веков.

Идея Бога в трудах мужей апостольских является биб­лейской, построенной на ветхозаветном понятии о Боге. Бог всемогущ, Он сотворил мир, явил человеку Свою волю, пра­ведность и благодать. «Веруй прежде всего, что Бог един, Он сотворил и устроил все и дал всему бытие из ничего», — сказа­но в книге «Пастырь» Ерма¹¹.

В период формирования новозаветного канона, когда круг принятых Церковью текстов об Иисусе Христе еще не был строго ограничен, в обращении находилось множество сочинений и устных преданий, которые не дошли до нас пол­ностью, но сохранились в виде отдельных цитат в сочинени­ях древнехристианских писателей — мужей апостольских и апологетов. Примерами таких текстов являются: фрагмент поучений катехетического характера из Первого послания к Коринфянам священномученика Климента Римского: «Осо­бенно будем помнить слова Господа Иисуса, которые изрек Он, научая кротости и великодушию. Он так сказал: “Милуй­те, чтобы быть помилованными, отпущайте, дабы вам было отпущено; как вы делаете, так вам будут делать; как даете, так вам дано будет; как судите, так сами судимы будете; как будете снисходить, так к вам будут снисходить; какою ме­рою мерите, такою отмерится вам” (ср.: Мф. 7:1-2; Лк. 6:36- 38;); переданный священномучеником Игнатием Антиохийс­ким в Послании к Смирнянам рассказ о встрече воскресшего Спасителя с учениками: “И когда Он пришел к бывшим с Пет­ром, то сказал им: возьмите, осяжите Меня и посмотрите, что Я не дух бестелесный. Они тотчас прикоснулись к Нему, и уверовали, убедившись Его плотью и духом <…> по воскре­сении, Он ел и пил с ними, как имеющий плоть, хотя духовно был соединен с Отцом” (ср.: Лк. 24:36-43;); слова из Второго послания к Коринфянам, приписываемого священномученику Клименту Римскому: “Поэтому Господь на тот раз, когда мы делаем это, сказал: “Если вы будете собраны в объятиях Моих и не исполните заповедей Моих, отвергну вас, и скажу вам: пойдите от Меня прочь, не знаю вас, откуда вы, делатели неправды”»¹².

Нередко в сочинениях мужей апостольских встречают­ся назидания, заповеди и тексты литургического содержания, не обозначенные явным образом как слова Иисуса Христа, в то время как в канонических Евангелиях те же слова или очень близкие к ним излагаются от лица Спасителя. К ним относятся, например, двойная заповедь любви («Возлюби создавшего тебя <…> возлюби ближнего твоего более души своей»; ср.: Мк. 12:30-31), т.н. золотое правило (Didache. 1. 2 (ср.: Деян. 15:20— 29)): «Не делай другому всего того, чего бы ты не захотел, что­бы случилось с тобой»; ср.: Мф. 7:12; Лк. 6:31), логия о силе молитвы: «Никто да не обольщается! Кто не внутри жертвен­ника, тот лишает себя хлеба Божьего. Если молитва двоих име­ет великую силу, то сколько сильнее молитва епископа и це­лой Церкви?»; ср.: Мф. 18:19-20; Мк. 11:22-24), о грехе про­тив Святого Духа (Didache. 11. 7: «И всякого пророка, говоря­щего в духе, не испытывайте и не судите, ибо всякий грех от­пустится, а этот грех не отпустится»; ср.: Мк. 3:28-29) и запо­ведь о крещении (Didache. 7. 1: «.. .крестите во имя Отца и Сына и Святого Духа в живой воде»; ср.: Мф. 28:19). При этом нали­чие цитирования в раннехристианских текстах от лица автора слов, приведенных в канонических Евангелиях от лица Спаси­теля, нередко служит основанием для отказа от признания аутентичности этих высказываний.

В этот период активно подчеркивается вера в единого истинного Бога. В трудах мужей апостольских многократно подчеркивается божественность Христа. Христиане «поют песни Христу как Богу», говорит Плиний Младший в извес­тных словах из письма императору Траяну. Христос есть предсуществущий Сын Божий, действующий при сотворе­нии мира; Он скрытым образом господствует на небесах и явится как судья живых и мертвых. Наименование «Бог» относится непосредственно ко Христу, особенно в послани­ях Игнатия. «Ибо Бог наш, Иисус Христос, по устроению Божию зачат был Мариею из семени Давидова, но от Духа Святого» (Ефес. 18:2).

Иисус Христос присутствует в Церкви как ее Господь, и христиане соединены с Ним, причастны Его смерти и воскре­сению. Это единство со Христом явно подчеркивается в тру­дах священномученика Игнатия Богоносца. Христианам в Смирне он говорит: «Я узнал, что вы непоколебимо тверды в вере, как будто пригвождены ко кресту Господа Иисуса Хрис­та и плотию, и духом, утверждены в любви кровию Христо­вой; и преисполнены веры в Господа нашего, Который истин­но из рода Давидова по плоти, но Сын Божий по воле и силе Божественной» ¹³. В трудах Игнатия есть несколько высказы­ваний, направленных против христиан-гностиков иудейского происхождения или связанных с ними. В них он говорит о че­ловеческой природе Христа.

В настоящее время Предстоятель Русской Православной Церкви Святейший Патриарх Кирилл отмечает сугубую важ­ность христологической проблематики для духовного возрас­тания верующих¹⁴.В одной из бесед наш архипастырь отметил: «Личность Иисуса Христа, Сына Божия и Сына Человеческого, является подлинной сердцевиной христианской веры. В нрав­ственном учении Христа можно найти немало параллелей с дру­гими нравственными и философскими системами. Религиозная практика христианства имеет определенное сходство с практи­ками других религий. Но то, что безусловно и кардинально от­личает христианство от всех мировых религий, — это вера в Боговоплощение, в то, что Бог ради спасения человека Сам стал Человеком и взял на Себя грехи людей»¹⁵.

Специально обратим внимание на то, что действитель­ная земная жизнь Христа подчеркивается в противовес тем, кто утверждал, что Христос лишь казался принявшим чело­веческий облик, лишь кажущимся образом пострадал и после воскресения перешел к бестелесному духовному существованию. Этот взгляд называется докетизмом. Борьба с ним оче­видно занимает важное место в теологии ранней Церкви, по­скольку упомянутое учение противоречит основному содер­жанию апостольской проповеди о вере в то, что Христос вои­стину умер и воскрес.

Спасение основывается на историческом событии, сви­детелями которого были апостолы. Когда докетизм отвергает смерть и воскресение, это связано с тем, что спасение для при­верженцев этого учения связано с абстрактным учением, а не с деянием Божиим во Христе. Докетизм выступает в нескольких формах: он или полностью отрицает человеческую природу Христа через теорию о призрачном теле, или выбирает опреде­ленную часть земной жизни Христа как очевидные факты, от­вергая при этом остальное в евангельском повествовании. Уже в Новом Завете ведется борьба с Керинфом, гностиком, высту­павшим в Малой Азии, который считал, например, что Иисус лишь при крещении соединился со Христом, Сыном Божиим, и что Христос покинул земного Иисуса перед смертью на кре­сте. То, что Христос пострадал и умер, считалось несовмести­мым с Божественностью Христа.

Другая докетическая теория (Василид) исходит из того, что произошла замена и вместо Христа был распят Симон Кирениянин, при том, что Иисус избежал смерти на кресте. По словам Иринея, Евангелие от Иоанна среди про­чего имело целью опровергнуть учение вышеупомянутого гностика Керинфа. Для его взглядов было характерно стро­гое разделение между человеком Иисусом и небесным ду­ховным существом Христом, который лишь в течение неко­торого времени обитал в Иисусе. По словам Владимира Со­ловьева «…при таком отрицательном взгляде на мир, спасе­ние и воссоединение с божеством признается уделом одних избранных натур, непричастных миру, происходящих свы­ше; и если Христос не мог действительно вочеловечиться вследствие несоизмеримости между божеством и творени­ем, то по той же причине и люди, причастные божеству, не должны иметь ничего общего с остальным миром: все их дело сводится к отрешению от мира и созерцанию божества, так что человеческая природа у них является, собственно говоря, таким же докетическим призраком, как и человечность самого Христа. Таким образом, три общие и существенные пункта этих ересей: докетизм, затем осуждение мира как творения дурного или низшего бога и, наконец, теория осо­бых духовных людей, или совершенных гностиков, — тес­нейшим образом связаны между собою, и во всех них про­глядывает одна основная идея восточной религии — идея бога, бесконечно далекого от мира, непричастного и проти­воположного нашей природе, бесчеловечного бога»¹⁶.

В настоящее время подобного рода докетические (и гно­стические) взгляды высказывают представители русской ин­теллигенции, чье сознание и в значительной степени повреж­дено теософией и рерихианством. И это непременно стоит учи­тывать в миссионерской и катехизаторской работе.

Другой актуальной проблемой современности стало свое­го рода «неоарианство», т.е. отрицание Божественности Спаси­теля. По Священному Писанию и учению Православной Церк­ви, «Иисус есть Христос» (Ин. 20:31). Человек Иисус и есть Хри­стос, т.е. помазанник, Мессия. Он является вочеловечившимся Сыном Божиим, Вторым Лицом Пресвятой Троицы.

А XIX век стал временем поиска «исторического Иису­са», т.е. раскрытия культурных, исторических и географичес­ких обстоятельств жизни Христа. Это направление подчерки­вало «радикальный историзм» своего подхода и искало вне­шние влияния на формировавшееся христианство. Ряд авторов этого направления, среди которых Давид Штраус (1836) и Эр­нест Ренан (1860), написали книги с одинаковым названием: «Жизнь Иисуса». В своих работах они стремились выявить образ Иисуса «как он был на самом деле», противопоставляя его «догматическому Христу».

Началом исследований «жизни Иисуса» в рамках про­тестантского богословия считаются критические импульсы Германа Самуэля Раймаруса (1694-1768), которые были поз­же подхвачены Фридрихом Штраусом (1808-1874). Они раз­деляли Иисуса в его иудейском пророчески-апокалиптическом образе и христианство, противопоставившее себя иуда­изму как изобретение апостолов. Важно было объяснить сверхприродные деяния Христа с рациональной точки зрения. Они интерпретировали миф не как выдумку, а как форму восприятия Христа более поздними поколениями учеников. Именно мифическому воображению приписывались наруше­ние законов природы, противоречия между различными пре­даниями и распространение на Иисуса ветхозаветных мотивов.

До сих пор в западном богословии встречается противо­поставление «иисусологии» как исследования обстоятельств бытовой жизни Христа, различных особенностей Его эпохи, с одной стороны, и «христологии», как она рассматривается в догматическом корпусе церковного учения, с другой. Такое разделение в некотором смысле можно оправдать.

Этому есть две причины. Во-первых, уже в среде пер­вого поколения христиан было мало интереса к подробнос­тям земной жизни Христа. Особенно это проявляется в по­сланиях апостола Павла. Его убежденность отразилась в сло­вах: «Если (мы) и знали Христа по плоти, то ныне уже не зна­ем» (2 Кор. 5:16). И Никео-Цареградский символ веры ничего не говорит о Христе между Его вочеловечением и распятием.

Другая причина — постепенный отход от культуры того времени. Постепенно было предано забвению то, что представ­лялось второстепенным или само собой разумеющимся, но что придавало колорит и делало образ Христа живым в воспри­ятии определенных поколений. То, что было очевидно ран­ним христианам и без объяснения, перестало быть очевид­ным для их потомков. Следствием этого стало ощущение от­даленности Христа от реальной жизни современного чело­века. Конец XIX и начало XX века стали временем развенча­ния либерального подхода, ставившего под сомнение авто­ритет Евангелий.

В результате библейских исследований было доказано, что Евангелия являются не просто источниками биографичес­ких данных о Христе, а выражениями веры христиан. Уже Евангелие от Марка, т.е. древнейшее из канонических Еван­гелий, является выражением догматики христианской общи­ны, а не просто записью происходивших событий из земной жизни Господа. Даже небольшие части Евангелий писались в керигматическом ключе, т.е. с осознанием как уже совершив­шегося факта того, что Иисус воскрес и был прославлен.

Нечто подобное процессам в протестантском богословии было характерно и для православия. В ответ на «схоластичес­кое пленение» русского богословия возникло стремление вер­нуться к конкретике раннего христианства, а именно — к христологии ранних отцов Церкви. Основоположником подобно­го течения считается протоиерей Георгий Флоровский, выдви­гавший тезис «вперед — к Отцам» и стремившийся снова сде­лать актуальным наследие отцов Церкви и создать «неопатристический синтез». В таком контексте хотелось бы отметить книгу протопресвитера Иоанна Мейендорфа «Иисус Христос в восточном православном богословии». Сложная борьба за православные догматы, которую вела Церковь (в разные эпохи в полемике против гностиков, ариан, несториан, монофизитов, иконоборцев, в вопросах о Святом Духе, о благодати, о самой Церкви), оправдывалась тем, что она имела целью обеспече­ние христианам возможности достижения полноты мистичес­кого соединения с Богом, т.е. христианской духовной жизни (В.Н. Лосский). В традиционном догматическом учении о Свя­той Троице и Личности Иисуса Христа Церковью были исполь­зованы эллинистические абстрактные онтологические катего­рии, которые позволяли пытаться проникнуть в сокровенную природу Бога в Самом Себе и провести различие между От­цом, Сыном и Святым Духом; также Церковью была закреп­лена находящаяся в книгах Нового Завета идея о предсуще­ствовании Сына Божия в вечности. Эти концепции сейчас трудны для восприятия, но в прошлом такое мышление пред­ставлялось само собой разумеющимся, оно было обусловле­но временем. Для современного человека ближе христология, развиваемая «снизу», от конкретного исторического Иисуса. В книгах Нового Завета рассказывается о том, как Небесный Отец действует через своего Сына Иисуса Христа в Святом Духе в отношении нас, для нашего спасения, в ис­тории. Там говорится не о внутренней (имманентной) жиз­ни Божественной Троицы, но о способах и образе открове­ния Бога.

Но одним лишь богатейшим и глубоким богословским наследием русских эмигрантов дело не исчерпывается: встают новые проблемы и новые вопросы, разрешение которых стано­вится сущностной необходимостью. Личность Спасителя Иису­са Христа — подлинный центр нашей жизни; велика и необы­чайна красота этой Личности, ничем не заменима опора, кото­рую дает Христос нашей нравственной жизни. Но, к сожалению, не всегда удается помочь ощутить это другим людям, сердца которых еще не познали Христа. Мы по долгу любви должны очень тревожиться об этом. Важно, чтобы мы, называющие себя христианами, относились к людям с любовью, имели заботу о людях. «Мы должны прежде всего раскрыть своим детям и дру­гим близким образ Христа, чтобы они полюбили Его <.. .> Сле­дует сказать, что в жизни нашей Церкви есть очень печальная сторона: беспомощность и неуспешность ее проповеди. Можно говорить об учительном кризисе, поразившем Церковь. Ее про­поведь слушают или читают только верующие люди, часто бы­вающие в церкви и причащающиеся, те немногие, кто имеют свое сердечное знание Христа. Но проповедь Церкви должна до­стигать всех людей. Нам нужно хорошо понять, что и как мы должны проповедовать. Несомненно одно: мы должны убеди­тельно раскрыть людям образ Иисуса Христа и дело, которое Он совершил и продолжает совершать на земле»¹⁷.

Восток — Запад: проблемы сакрального искусства

Ныне же многие богословы, особенно с католической стороны, искренне убеждены, что стоит иерархам Церквей до­говориться о объединении, как чаемое единство произойдет. Но пути преодоления догматической разницы (учений о Филиокве и примате римского епископа) не столь легко опреде­лить, не впав как в крайность в новую, или старую, ересь. При этом со счетов сбрасывается, что: 1) иерархия и основная мас­са верующих не всегда являют единое целое, особенно в дей­ствиях; 2) церковный народ — простые верующие, чаще всего видят разницу совсем не там, где ученые богословы.

Как известно, в истекшем XX веке много сил брошено на экуменизм, на достижение единства между христианами. Как правило, разницу видят в двух вещах: в догматическом бого­словии и в учении об устройстве церковной иерархии. Но мало кто замечает, что у католиков, протестантов, у православных, а также представителей древних Церквей Востока, которые традиционно принято называть монофизитскими, принципи­альное различие восприятия личности Христа и связанные с ним аспекты социальной психологии, соцкультурологии и сак­рального искусства.

Первое, что бросается в глаза при знакомстве с изоб­разительным искусством, так это желание католиков (и про­тестантов вслед за ними) подчеркнуть человечность Хрис­та, Его участие в человеческой боли и страданиях. Для ил­люстрации возьмем изображения с алтаря часовни Изенгеймской лечебницы¹⁸. И ныне в небольшом городке Изенхайм (Isenheim) близ Кольмара можно увидеть развалины монастыря, разрушенного в конце XVIII века французски­ми революционерами, непримиримыми борцами с религи­ей. Эта некогда процветающая обитель была основана в конце XIII столетия монахами ордена Святого Антония (антонитами). Святой Антоний считался целителем эпидеми­ческих заболеваний: холеры, сибирской язвы и одной из тяжелейших форм гангрены, которую по сей день называ­ют «антонов огонь». Также почитали антониты святого Се­бастиана (целителя чумы) и Иоанна Крестителя (целителя эпилепсии). Монахи-антониты были искусными врачевате­лями и ревностно хранили свои медицинские секреты. Ото­всюду в Изенгеймский монастырь стекались в надежде на излечение больные, здесь искали спасения во время эпиде­мий чумы и холеры.

Методы лечения, которое практиковались в монастыре, сегодняшние медики назвали бы «комплексными». Сначала больных приводили к алтарю монастырской церкви, перед ко­торым они часами молились о выздоровлении. Но при этом не забывали давать им лекарства. Такое врачевание действитель­но оказывалось успешным, и молва о чудесных исцелениях разносилась по всей Европе. Монастыри антонитов, и среди них Изенгеймский, богатели год от года. Изенгеймский алтарь и сегодня производит глубочайшее впечатление.

На этом изображении сведенные болью ладони Хри­ста обращены к небу. Огромные гвозди, которыми приби­ты к кресту ноги, разрывают плоть, по стопам стекает кровь. Г олова Спасителя, увенчанная несоразмерно большим тер­новым венцом, покрыта ранами и залита кровью. Губы его посинели. Терновые иглы впились в грудь и руки Иисуса и напоминают о пережитом им поругании. Тело Иисуса по­крыто гнойными нарывами зеленоватого цвета. Ужасающая своими деталями картина страстей Господней должна была по замыслу художника вызывать у зрителя чувство глубо­кого сострадания.

Потрясенная происходящим Богоматерь расположена слева от распятого Иисуса. Линия Ея обмякшего в обмороке тела параллельна линии вытянутой руки Иисуса. Проведенные исследования картины показали, что образ Девы Марии не­сколько раз переписывался. Изначально стоящая Мадонна со сложенными в мольбе руками смотрела на своего умершего Сына. Под закрытыми теперь веками Пречистой Девы были полностью прорисованы глаза. Изменив позу Марии, автор использовал композиционный прием, известный по «Снятию с креста» Рогира ван дер Вейдена, где положение рук Марии повторяет положение рук Иисуса. Падающую Богородицу под­хватывает апостол Иоанн. Он единственный из изображенных, кто не смотрит на распятого Господа. Его полный скорби и сочувствия взгляд обращен к Богоматери. Художник перепи­сывал и этот образ в ходе работы, согласуя с новым компози­ционным решением фигуру Богоматери.

Слева от Иисуса изограф и скульптор Маттиас Грюне­вальд поместил молящуюся Марию Магдалину. Рядом с ней ее традиционный атрибут — сосуд с притираниями, на нем мож­но различить число 1515 — предположительный год создания алтаря. Лицо Марии Магдалины обращено к Иисусу, движе­ние ее рук с переплетенными пальцами выражает отчаяние.

Справа от распятого Иисуса изображен Иоанн Крести­тель. Хронологически к этому времени Иоанна Крестителя уже не было в живых, на картине Грюневальда он изображен сим­волически как предшественник Христа. Его указательный па­лец направлен на распятого Христа, а за ним виднеется подпись: Illum opportet crescere те autem minui.Что в переводе оз­начает «Ему должно расти, а мне умаляться».

Искусствоведы по этому случаю ссылаются на текст про­поведи святого Августина, епископа Гиппонского, который назвал день рождения Христа самым темным днем года, после которого день начинает «расти». Днем рождения Иоанна Кре­стителя считается 24 июня, когда продолжительность светлого времени суток начинает сокращаться. Распятие изображает тело Иисуса Христа, покрытое язвами и нарывами, как у пациентов Изенгеймской больницы. Спаситель всего мира участвует в страданиях больных, принимая их боль и скорбь на Себя. И на боковой створке изображено воскресение Христа. Воспаряю­щий над гробом Спаситель демонстрирует исцеленное Воскре­сением тело с гладкой розовой кожей. Пациенты Изенгеймс­кой больницы должны были видеть, что Христос силен увра­чевать их раны и исцелить боль.

Человечность Христа, близость Его к людям весьма остро переживается в западном благочестии. Церковное искусство, сле­дуя общементальной установке, отображает чувствования веру­ющих. Для простых христиан крайне необходимо, чтобы Господь Иисус был рядом с ними в трудные минуты, в болезнях и скор­бях, потому из всех религиозных изображений в западном искус­стве наиболее распространена тема распятия. Однако «типично католическое» распятие появляется в западном искусстве не вдруг. Приближение Христа к скорбям и болям человека в сознании ве­рующих происходит по мере развития традиций благочестия, свя­занных с переживанием собственных болей и скорбей.

Другой типичный для западного искусство мотив связан с почитанием Богородицы, Девы и Матери Всевышнего. В та­ком контексте типично изображение Христа в виде слабенько­го младенца на руках у мамы, а это тоже прикровенное изобра­жение страстей Христовых. Только сострадание к страдающе­му Христу, тут заменено на естественную для нормального человека нежность к ребенку. Христос, словно известный у нас персонаж английской литературы, говорит: мы с тобой одной крови, ты и Я. И отсюда в душе обычного западного христиа­нина слышится зов Богочеловека: полюби меня маленьким и беззащитным, страдающим и даже мертвым.

Для простых представителей Церквей Востока это ост­рое переживание человечности Христа является едва ли не бо­гохульством. И поэтому, чтобы аргументировать наш тезис, рассмотрим культовое искусство традиционных Восточных Церквей, свободных от юридической и иной сопричастности с Римской кафедрой.

Христианский Восток пережил несколько иной кризис, чем христианский Запад. По наблюдениям Владимира Соловь­ева «…антихристианское начало, побежденное в теории учени­ем Церкви, не было побеждено в практике жизнью сынов Цер­кви. Между православной верой и жизнью православного об­щества не было сообразности. Правомыслящие христиане ве­рили во внутреннее соединение или примирение божественно­го с человеческим, совершившееся во Христе и долженствую­щее распространиться во всем теле Его, т.е. во всем составе видимой Церкви; но в собственной жизни и быте большинство этих людей не делало и попытки к внутреннему согласова­нию божественного и человеческого. Православно испове­дуя единого Христа в согласном и полном сочетании боже­ственной и человеческой природы, византийские христиане в своей полуязыческой действительности разрывали этот союз, разделяли Христа, совершая в жизни то самое, чему еретики учили в теории; победившие ересь в мысли — по­беждались ею в собственном действии; православно рассуж­давшие жили еретически.

Весь строй христианской Византии представляет собою непримиренное раздвоение: с одной стороны, мы видим здесь Церковь как носительницу божественной стихии и истины Христовой, а с другой — полуязыческое общество и государ­ство. Не только не было внутреннего соответствия между эти­ми двумя сторонами, но не было даже стремления привести их в согласное единство. Этому соответствовали языческие нравы, восточный деспотизм и раболепство, разврат двора и общества, которое не могло терпеть истинных христиан, как Иоанн Златоустый, и, подобно ветхозаветным иудеям, убива­ло своих праведников, а потом сооружало им гробницы. В Византии было больше богословов, чем христиан. Истинные же христиане, для которых была невыносима антихристианская жизнь общества, которые не могли быть христианами в церкви и язычниками в цирке, — такие цельные люди долж­ны были уходить из общества, бежать от мира в монастыри и пустыни. Это были лучшие люди того времени, и монаше­ство было расцветом восточного христианства. И, однако же, это явление — что лучшие люди, чтобы остаться христиана­ми, должны были бежать из христианского общества — ни­как нельзя считать нормальным. Результатом такого бегства являлось решительное противоположение между христианс­кою пустыней и лжехристианским миром, т.е. некоторый но­вый вид разделения божеского и человеческого в обширных размерах <… > Гражданский строй Византии грешил тем, что рядом с божественным началом узаконял человеческое нача­ло, не согласованноес первым, а монахи грешили тем, что вовсе упраздняли человеческое начало, тогда как христианс­кая истина состоит именно в согласованииобоих начал. Если мы вспомним два главные направления христологической ереси — несторианское разделение естеств и монофизитское поглощение человеческого естества божеским, — то можем сказать, что светское общество Византии страдало практи­ческим несторианством, а монашество страдало практичес­ким монофизитством. В конце концов и те, которые, отделяя божеское от человеческого, делали божество чем-то внешним и чуждым для человека, и те, которые растворяли все челове­ческое в безразличии абсолютного божества, — одинаково приходили, хоть и ненамеренно, к древней восточной идее бес­человечного бога»¹⁹.

Здесь стоит обратить особое внимание на то, что в ре­лигиозной культуре может наблюдаться различие между правильным миропониманием и неверными мироощущени­ем и мировосприятием. В Византии имел место именно та­кой случай. В сакральном искусстве стали господствовать монофизитские интенции. Ведь «ересь вовсе не нуждается в преемственности традиций — она может периодически во­зобновляться как устойчивое типологическое плетение ума»²⁰. И это стало характерной чертой для храмовой живо­писи. И такие тенденции, по нашему предположению, про­явились в культовом искусстве Византии и сопредельных стран. Первое, на что мы обратим внимание, это заметно меньшее по сравнению с западным искусством количество изображений страстей и распятия. Важно подметить, что стремление сострадать Христу существует и в восточном церковном искусстве, но оно сведено практически к мини­муму. Изображения художественного типа, близкого к Вла­димирской Богоматери, где детскость и беззащитность Христа-Младенца выставлены явно, крайне редки. Более распро­странен иконографический тип, где Христос-младенец си­дит на руке Богоматери как маленький византийский импе­ратор на троне.

Если же мы обратимся к образам распятия, то можем увидеть, что даже в реалистических распятиях христианско­го Востока наличествует несколько общих черт. Спаситель на изображениях останется бесстрастным, невзирая на пере­живание страстей, величественным и недоступным для стра­даний и боли. Только закрытие очи и склоненная голова, при­сутствуют на изображении как иероглиф со значением «смерть». Недоступность Христа в сознании верующих для личных страданий делает Его непричастным к человеческой боли и скорби. Этот момент можно увидеть даже на реалистических изображениях. Нарочитого трагизма и скорби на этих изображениях нет. Даже на кресте Он остается Богом, «сидя­щим на херувимех», пребывающим в величественной стоичес­кой бесстрастности.

Такие тенденции вполне закономерны, ведь, по наблю­дениям Владимира Соловьева, «Россия, принявши православ­ное христианство из Византии, получила его в том виде, кото­рый оно имело там в X и XI веке; вместе с православием она получила и византизм, т.е. смешение вечных и существенных форм Церкви с временными и случайными, вселенского пре­дания с местным»²¹.

По-видимому, отсюда и наиболее часты изображения Христа в этих церквах, это изображения Пантократора-Всевластителя. Христа-проповедника и Христа-царя. В центре мно­гоярусных иконостасов всегда присутствует икона Христа на троне в позе и с жестами византийского императора. Со временем иконостасы становились все более высокими и пышными, а Христос недостижимее в «чертоге божественныя славы». Его страдания уже нереалистичны и им не принято сопереживать. Это начинает трактоваться как латинская прелесть. Происхо­дит некое отодвигание Христа с места Друга, Брата и Сына Человеческого на место «Бога страшного в деяниях, его же тре­пещут бездны».

Восток — Запад: апокрифы и парацерковный фольклор

Вторым аспектом, который необходимым нам для ана­лиза, является уже не изобразительное искусство, а словесное творчество, причем гимнографию различных видов и жанров, сложенную просвещеными христианами, мы сейчас в расчет не берем, а рассмотрим парацерковные предания, которые по­рою даже представители интеллигенции (особенно техничес­кой, а часто и гуманитарной) принимают за сущность христи­анского вероучения. Проще говоря, мы имеем в виду много­численные и не истребимые веками апокрифы. Напомним, что сами по себе апокрифы категорически не признавались Церко­вью. Наибольшее количество апокрифов принадлежит разного рода гностическим сектам I—III веков. Если верить «евангели­ям» гностиков, то своей версии событий не написал только ос­лик, на котором Иисус въезжал в Иерусалим. Все прекрасно помним, сколько шума было вокруг так называемого «Еванге­лие от Иуды».

Важно заметить, что ослабление авторитета церковной иерархии (вызванном в разные исторические периоды различ­ными комплексами гетерогенных факторов) приводит к воз­рождению интереса к апокрифам в церковной среде и за ее пределами.

Восприятие личности Христа простым верующим (не учеными богословом) не всегда ортодоксально с точки зрения Его Церкви. Но именно по апокрифам можно попытаться вос­становить то, во что хотели бы верить (и что пользовалось попу­лярностью) в ту или иную эпоху.

И тут можно увидеть одну серьезную тенденцию. Апокрифы Западной Европы, как и полторы тысячи лет назад, ориентированы на личность Христа, о чем говорят и пе­риодические «открытия» гностических рукописей, и слухи о том, что в недрах ватиканских библиотек хранятся самые что ни на есть секретные сведения о личной жизни Христа. На этой теме паразитируют не только фальсификаторы типа Нотовича — автора «Тибетского Евангелия», но и откровен­но коммерческие дельцы типа Казанзакиса, Скорцезе и Дэна Брауна. В ряду многих гнусностей, с которыми связывают имя Спасителя как древние, так и современные сочинители апокрифов, отметим самый, на наш взгляд, «яркий» не вы­зывающий ничего, кроме праведного гнева у адекватных христиан, апокриф, так называемое Тайное Евангелие, яко­бы «…от Марка».

Итак, в 1958 году американский «ученый» Мортон Смит составлял каталог старых рукописей в лавре Святого Саввы (недалеко от Вифлеема). Как он сам рассказывал, на чистых последних листах книги с посланиями Игнатия Антиохийско­го он нашел записанное кем-то от руки послание Климента Александрийского некоему Феодору. В этом письме содержа­лись цитаты из тайной, эзотерической редакции Евангелия от Марка, якобы написанного для посвященных самим евангели­стом в дополнение к канонической версии. Смит сфотографи­ровал текст, вернул книгу на полку, а в 1960 году объявил о своем открытии на заседании Общества библейской литерату­ры. В 1973 году Смит выпустил также обстоятельно коммен­тированное издание данного текста.

Содержание «тайного Евангелия» вызвало всемирный скандал: описывается воскрешение Иисусом некоего юноши, который возлюбил Иисуса, а потому пришел к нему ночью го­лым — учиться «тайнам Царства Небесного». Этим «тайнам» Иисус охотно научил юношу, тогда как женщин-учениц учить не стал. Гомосексуальный подтекст данной истории прозрачен и мог бы иметь серьезные последствия для христианства и эти­ки, если бы Марк действительно написал данное Евангелие. Исследование же текста неожиданно осложнилось тем, что он при таинственных обстоятельствах исчез: весной 1976 года в лавру Святого Саввы наведалась небольшая научная делега­ция и действительно обнаружила там означенное произведе­ние. Рукопись была перевезена в одну из церковных библио­тек Иерусалима: возникла идея тщательно проверить ее аутен­тичность, сделав анализ чернил. Выяснилось, однако, что со­ответствующее оборудование имеется только в израильской полиции. Клирики заупрямились, книга попала в запасники, а вскоре вообще пропала.

В течение длительного времени большинство ученых считали «тайное Евангелие» делом рук одной из гностических сект II века и предполагали, что Климент просто ошибся отно­сительно авторства. Совсем недавно, однако, появились иссле­дования, которые убедительно показывают, что это произве­дение — современная подделка (скорее всего, осуществленная самим Мортоном Смитом). Американский библеист и юрист Стивен Карлсон отдал фотографии текста на графологическую экспертизу, и та выявила «тремор фальсификатора»: буквы, по внешнему впечатлению выводившиеся размашисто и в спеш­ке, на самом деле выписывались медленно и мелкими штриха­ми. (Тремор того же порядка, который возникает, скажем, при подделке банковских чеков.) Были обнаружены и другие при­знаки подделки, а также анахронизмы в тексте. Внимание ис­следователей привлек также опубликованный в 1940 году ро­ман канадского писателя Джеймса Хантера «Тайна святого Саввы»: он посвящен тому, как в этой лавре нашли документ, подрывающий основы христианства, — но документ оказался антихристианской современной подделкой! Одного из героев романа зовут лорд Мортон… Сейчас многие считают, что кни­га Хантера отчасти и навела Смита на мысль о подделке, и на нее есть намеки в текстах Смита.

Итак, важная деталь этой темы — это цели апокрифов. Анализируя «западные» апокрифы, нетрудно заметить, что в них содержится желание (иногда требование) снижения мо- рально-нравственной планки. Обычно такие мотивы связы­ваются (как видно из приведенного выше примера) с пробле­мами гендера и брака. Сюда включаются проблемы допуще­ния разводов (это против католической и некоторых фунда- менталистско-протестантских Церквей), введение женского священства и т.д. То есть основная интенция всех этих неве­ликой эстетической ценности художественных произведений сводится к следующему тайно сокрытому пожеланию: «Пус­тите нас в рай грешниками».

Есть довольно примечательные писания, весьма популяр­ные на Западе и у наших модернистов, православной (де юре) гречанки Вассулы, где опять-таки центральной фигурой выс­тупает Христос. На личность Девы Марии апокрифов ориен­тировано не столь много, и такого широкого ажиотажа, как «Евангелие от Иуды» они не вызывают.

Обратимся теперь к теме апокрифов в Восточных Церк­вах. Значительную часть апокрифов в этой среде представля­ют собой повествования о всевозможных «старцах» и «блажен­ных». Вокруг настоящих, официально канонизированных свя­тых, например Серафима Саровского, апокрифов по сию пору создается не меньше, чем в начале XX века. Собственно, в апокрифическом творчестве тут имеются две большие темы: эсхатологическая, и пастырская. Часто они связаны друг с другом. Но в обоих гарантом спасения выступает не Христос, а «старец», роль которого понимается как роль гуру в инду­изме. В этой связи отец Андрей Кураев указывает на отделе­ние Христа от обыденной жизни в современном православ­ном истэблишменте.

А то, что апокрифы теперь крутятся вокруг всевозмож­ных «стариц», говорит о том, что сознанию верующего этих церквей «старицы» ближе и понятнее неприступного в боже­ственной славе Христа, приобретающего в сознании «просте­ца» образ «отдыхающего Бога», недоступного для простого верующего.

Поэтому цели апокрифов Востока гораздо менее прозрач­ны и ясны. Большей частью они ориентированы на оправдание политического сопротивления властям и политическое же от­вержение авторитета церковной иерархии. По большому сче­ту, про мораль в них речи не идет, кроме ужесточения этичес­ких норм. Периодически объявляются «нечистыми» даже за­конные брачные отношения, если они не совпадают с мнением очередного «старца».

Другая важна тема восточных апокрифов — это мирское житейское благополучие. Страх перед тем, что «придет анти­христ и захватит все продукты». Именно страх голодной смер­ти звучит рефреном ряда апокрифов Востока. Вызвано ли это тем, что апокрифы Востока формировались в основном в стра­нах с неблагополучной экономикой, или тем, что в основном они складывались при тоталитарных режимах?

Иисус Христос — Царь Вселенной: рецепция с Востока и особенности западного восприятия

Роль Христа как некоего недостижимого вселенского императора и Божественного владыки в сознании простых ве­рующих Восточных Церквей весьма легко прослеживается. Примером тому может служить упорное среди верующих мне­ние, что даже святые и Богородица в раю самого Бога не мо­гут видеть, но созерцают только некое «сияние славы». В своей книге «Побелевшие нивы» (М., 1994) отец Александр Бори­сов предположил, что таковые представления верующих про­исходят из-за перенесения на небеса системы византийского придворного ритуала. Насколько такое представление верно? Сложно прийти к однозначном выводу, нам в подобной кос­мографии больше видится придворный ритуал ханов Золотой Орды, чем Византии.

В католическом, а вслед за ним и протестантском пред­ставлении, хотя и бытует модель видения Христа как о некого Вселенского царя, но по сравнению с восточной она более скуд­на и гораздо меньше распространена среди верующих. Более конкретно можно сказать, что повышение его значения в като­лическом мире (торжество было учреждено в 1925 г.) было свя­зано с противостоянием уже намечавшимся политическим тен­денциям на Западе.

Отметим, что праздник Христа Царя — один из самых мо­лодых католических праздников, он был установлен папой Пием XI1 декабря 1925 года в энциклике Quas Primas. Целью установ­ления праздника было поднять авторитет Церкви и подчеркнуть неразрывную связь между Христом и Церковью на фоне наступ­ления секуляризма и агрессивно-атеистического коммунизма.

Первоначально датой праздника было установлено пос­леднее воскресенье октября. В настоящее время этот празд­ник отмечается в последнее воскресенье в период с 20 по 26 ноября. Данное торжество знаменует собой конец литурги­ческого года.

Вслед за ним начинается Адвент (католический Рож­дественский пост), первый период нового литургического года по латинскому обряду. Католические священники, слу­жащие мессу в праздник Христа Царя, облачаются в белые одежды, а не в зеленые, как в рядовые воскресенья. Англикане и некоторые протестантские Церкви также отмечают этот праздник.

Чтобы охарактеризовать настроения верующих, отмеча­ющих торжество Христа Царя, мы приведем фрагмент из про­поведи одного из католических священников на этот день:

«Что значит быть царем, стоять у власти? Это значит жить для других. Поэтому логично, что Христос не спускает­ся со своего Креста. Он старается спасти нас. А теперь вспом­ним о двух распятых злодеях. Когда на нашу долю выпадают страдания, мы оказываемся на их месте. В этом и заключает­ся наша большая удача, потому что Иисус избрал крест, т.е. страдание, для того чтобы именно в нем проявить Свою силу, Свою царственность, Свою власть. Именно в этой обстанов­ке, на кресте, упоминается рай. Именно на кресте Христос Царь начнет раздавать свои поистине царские дары: рай, не­беса, жизнь вечную. Этот человек, у которого ничего нет, у которого отняли все, способен сделать самый огромный по­дарок: рай. И кому? Злодею, вору. Первым святым после Иису­са на небеса взошел не кто иной, как вор. Именно ему Хрис­тос скажет: «Ныне же будешь со Мною в раю» (Лк. 23:43). Эта фраза помогает нам понять несколько истин. Во-первых, быть в раю — значит быть с Иисусом. Даже крест, страдание, может превратиться в преддверие рая, если мы переживаем его со Христом. Стоит заботиться не о том, где мы находим­ся, а с кем. Не надо беспокоиться о ситуациях, в которых мы оказываемся, потому что главное, чтобы мы в них были со Христом. Как же так получается, что этому злодею удалось пробраться в рай, этому вору выкрасть себе место на небесах? За какие необыкновенные заслуги Иисус так щедро ода­рил его? Этот человек в двух фразах сумел сказать многое. Во-первых, он признал свою вину и ошибки. Читаем в Еван­гелии от Луки: «Мы осуждены справедливо, потому что дос­тойное по делам нашим приняли» (Лк. 23:41). Уже одного этого достаточно, чтобы войти в рай. Признание наших оши­бок выводит нас на свет из тьмы. Затем злодей признает не­виновность Христа: «Он ничего худого не сделал» (Лк. 23:41). Второй шаг в сторону небес заключается в том, чтобы встать перед Богом, не обвиняя его в наших бедах. Признав свои гре­хи, необходимо задуматься над тем, что же плохого мне сде­лал Бог? За что я так на Него злюсь? Чем Он мне навредил? И в-третьих, этот вор признает власть в распятом, слабом и уми­рающем человеке и говорит ему: «Помяни меня, Господи, когда приидешь в Царствие Твое!» (Лк. 23:42). Он был спосо­бен распознать истинную силу, которая не сродни силе тех, кто был способен распять его, а силу и власть Христа, кото­рый способен любить тех, кто распял Его. Это и есть истин­ная власть. Сама по себе власть — вещь хорошая. Любую по­зицию власти можно использовать на благо людей. Проблема в том, какого типа эта власть: истинная или ложная. Высокая ступень на служебной лестнице — это ложная власть. Стоит уйти на пенсию, как все о тебе забывают. Стоит потерять силу и здоровье, как все перестают тебя бояться. Стоит потерять молодость и красоту — и под твое влияние больше не попа­дает ни один мужчина или женщина. Истинная власть — это способность любить. И именно в этом силен Христос. Он не сходит с креста, потому что способен сделать то, что недо­ступно ни одному человеку, а подвластно только Богу. Он может прекратить свою пытку, Он может сойти со креста, но этого не делает ради нашего спасения. И второй вор видит это царское величие в Иисусе и говорит ему: «Когда приидешь в Царствие Твое!» (Лк. 23:42). Но вор доходит до еще более «абсурдной» мысли. Он уверен, что у этого умирающего есть будущее: «Когда приидешь в Царствие Твое!». Глядя на этих двух распятых со стороны, трудно было поверить, что у них есть какое-либо будущее. Нам необходимо поучиться у этого мудрого злодея, который умеет просить, молить о том, что

ему необходимо. Вопрос не в том, лучше ли мы других и на сколько. Вопрос в том, умеем ли мы просить, умеем ли мы распознавать истинного Царя, истинного Властителя. Знаем ли мы, у кого необходимо просить самые важные дары. Да поможет нам Бог в этот праздник Христа Царя походить на второго, мудрого злодея, признавать наши грехи, признавать невиновность Бога, верить в Его Царствие, в будущее, в дело, которое Бог обязательно доведет до конца. А также да помо­жет нам Царь-Бог стать Его подданными, а не подчиняться другим царькам»²².

В более ранние эпохи мы встречаем эту концепцию у вандейцев (Dieu le Roi),мексиканских кристерос (Viva Christo Rey!),но все это связано с тем же противостоянием.

Мы не станем приводить все «деяния мексиканских му­чеников», напоминающие мученичество христиан в век Не­рона и Диоклетиана, или эпизоды наиболее интенсивного преследования христиан в СССР. Расскажем только вкратце о нескольких характерных случаях. В истории мексиканс­кого сопротивления есть и совершенно потрясающие, эпически-библейские сцены смерти героев.

Одна из самых громких — смерть мальчика — мученика по имени Хосе Санчес дель Рио (José Luis Sánchez del Río).Oh погиб от рук правительственных солдат, боровшихся с последо­вателями Католической Церкви. Мальчику было всего четыр­надцать лет, он с детства воспитывался при церкви в штате Мичоакан. Ушел воевать с войсками генерала Мендосы, преданно­го Церкви. Стрелял в правительственных солдат до тех пор, пока не кончились патроны. Его схватили и устроили показательную казнь — вывели из церкви, где держали в заключении, и потре­бовали крикнуть: «Смерть Христу Царю!» (словно в насмешку над знаменитым лозунгом кристерос). Но мальчик отказался. Тогда ему срезали кожу на ступнях, и велели идти до кладбища на кровоточащих ногах. По дороге солдаты покалывали его шты­ками, шпыняли и заставляли кричать «Смерть Христу!». Маль­чик плакал, но шел к месту своей смерти. На кладбище, перед смертью он крикнул, как и все кристерос: «Вива Кристо — рей!», после чего солдаты закололи его штыками.

Другому герою веры, двенадцатилетнему мальчику, сол­даты предлагают «оставить католические басни», поступить «на государственную службу» и заниматься на очень выгод­ных условиях шпионажем среди католиков в пользу прави­тельства. Ему угрожают расстрелом в случае, если он не со­гласится. Мальчик отказывается наотрез. «Вы сражаетесь за человека, — отвечает он, — я же сражаюсь за правду Божию; да здравствует Христос Царь». Ребенка расстреляли; до пос­ледней минуты он не переставал громко славить Христа Царя. В Гвадалаяре другой ребенок, 11 лет, с воодушевлением раз­носит «тракты» католической Лиги. Его арестовывают и под­вергают жестоким пыткам, чтобы заставить выдать сообщни­ков. Дитя медленно умирает, не сказав ничего, что могло бы повредить его товарищам.

15 апреля 1926 года, в Страстную Пятницу, в Салязар был замучен член Союза мексиканской католической молоде­жи 23-летний Жуан Бонилла. Его сначала распяли на кресте, затем расстреляли. Находясь в заключении, он успел написать четыре письма к родным, в которых увещевал их мужественно страдать за веру.

Через несколько десятилетий в Польше во время нацист­ской оккупации с подобными же лозунгами выступали анти­фашисты. И при коммунистах тоже, что особенно ярко про­явилось в проповедях известного священника отца Ежи Попелюшко, мученически погибшего от рук польских спецслужб.

Исходя из приведенных исторических примеров, сдела­ем краткий вывод о том, что значимость культа Христа Царя на Западе возрастает по мере общественного недовольства (хри­стиан) существующими политическими порядками.

Однако в таком контексте возникает парадоксальная закономерность: на Западе культ Христа Царя формируется как противостояние политическому миропорядку, а на Вос­токе — как подчинение ему.

Каким образом отношение к политической власти вли­яет на восприятие личности Христа верующими и какие ре­лигиозные моменты переносятся из мира веры в мир поли­тики? Честно признаемся, что сейчас мы можем лишь выс­казать некоторые предварительные наблюдения по данному проклятому для русской культуры вопросу.

Прежде чем перейти к рассмотрению следующих аспек­тов темы, напомним, что мы рассматриваем представления о личности Христа и отношениях к Нему не ученых богословов и не подвижников благочестия, не преподобных отец, а про­стых верующих. Напомним, что наш базовый метод — культу­рологический, мы не рассматриваем в статье догматику Вос­точных и Западных Церквей, а делаем попытку изучить ту по­чву, на которую пали и падают семена истинного христианс­кого благовествования, исследовать те социокультурные и мен­тальные тенденции, которые либо способствуют, либо меша­ют проповеди. И объект нашего изучения — простой массо­вый верующий, а не ученый теолог. Важно рассмотреть и раз­личие в рецепции личности Спасителя на Востоке и Западе христианского мира, ибо в наш глобализационный век многое переплетается и оказывает влияние на развитие христианского миропонимания.

Восприятие гражданской власти

Вопрос об отношении человека к государственной влас­ти, а равно и о представлениях человека о роли государствен­ной власти можно считать при определенных условиях вопро­сом религиозным. Несмотря на то, что кажется ничто в наше время так не оторвано от внутренней религиозной жизни, как государственная власть, именно представления о ее роли в об­ществе носят откровенно религиозный характер. В свое время вопрос уровня компетенции государственной власти был ре­шен Спасителем в Евангелии довольно просто: «кесарево ке­сарю, а Божие Богу» (Мф. 21:22). Это было сказано сынам Из­раиля, которые знали и период теократического правления в истории своего народа.

Рассуждения о религиозном характере власти принято начинать издалека, где-то из Древнего Египта и Вавилона. Не секрет, что жители нашей страны привыкли наделять правите­лей нашего государства сверхъестественными качествами и практически божественными атрибутами. Пришло это к нам из Китая через Золотую орду или из Византии, сложно сказать, хотя мы больше склоняемся к первому варианту.

Мертвым правителям обожествление грозит даже в большей степени, чем живым. Неоднократно доводилось мно­гим нашим современникам и авторам этих строк потешаться над идеализацией и посмертным «воцерковлением» товари­ща Сталина в современной «православной» мифологии. Од­нако больше всего усилий со стороны мифологизаторов пре­терпели Николай II и Иоанн IV Грозный, в результате чего их мифологизированные образы совершенно утратили сходство со своими историческими прототипами. Святому страстотер­пцу Николаю II не больше всех: ему слагатели апокрифов от­вели роль «искупителя грехов русского народа» и своеобраз­ной Жертвы за имперское благополучие России. Апокриф этот настолько далек от христианства, что на основе его одного можно диагностировать окончательную дехристианизацию части верующих.

Отметим, что в сознании определенной массы (верую­щих как мы об этом, в том числе и ссылкой на труды Владими­ра Соловьева, писали выше) личность Христа постепенно ста­ла расчеловечиваться, приобретать атрибуты все более отделя­ющие его от христиан. Так и правитель государства немедлен­но наделяется чертами все более делающими его недоступным для народа, и если уж он играется в доступность, то исключи­тельно в соответствии с программами пиарщиков, имиджмей­керов и политтехнологов. Пока «близость к народу» еще це­нится потенциальным избирателем. А так он — божество бли­жайшего к людям духовного уровня — гений, который помо­гает сталеварам плавить металл, милиционерам ловить преступ­ников и т.д.

И вот ознакомившемуся в свое время с информацией о фараонах Египта и богах Вавилона человеку должно стать ин­тересно, почему столь архаичные представления о государ­ственной власти живут до сих пор в не самом маленьком госу­дарстве мира? Какой консервант был употреблен для сохране­ния сей парадигмы на столь длительное время? Стоит, однако, слегка успокоиться и вспомнить, что подобные отношения с правителем до сих пор сохраняются в разных политических системах. Например, в Китае, где в местных культах произош­ла посмертная деизация (обожествление в языческом смысле) Мао Дзе Дуна, который отныне является божеством-покровителем автомобилистов. В 40-е годы XX века подобное проис­ходило в Германии, где дети в прописях писали: «Наши сердца принадлежат ему». Что объединяет все эти политические сис­темы, во главе которых стоят «живые гении»? Что общего у имперского или коммунистического Китая и нацистской Гер­мании? Кто преподнес кесарю Божие?

Что касаемо Китая, то он про то, что кесарево от Божье­го отдельно, толком не слышал и всячески этому противится. Языческо-оккультный характер германского нацизма — тоже факт широко известный. Остался только не разобранным воп­рос, кто передал Божие кесарю в России и когда.

Собственно, почему гения императора (в нашем случае гения страны как некой абстрактной идеи) предпочли Христу, совершенно понятно. Как уже отмечалось выше, Христос в этой системе восприятия слишком недоступен для простого чело­века, с его по-человечески не возвышенными проблемами, мир­скими скорбями и животной болью. Именно сторонники боже­ственности императорской власти в России любят акцентиро­вать внимание на том факте, что если в Европе неправосудных и злых монархов сравнивали с Иродом и Пилатом, то в России не меньше, чем с Антихристом. Соответственно благой прави­тель в России, это «помазанник Господень» (см. чин венчания на царство. — Авт.).

Однако таковое отношение к носителю власти в России было далеко не всегда. Особенно оно было не таким, когда формально на Руси «царями» считались верховные правители Золотой орды, шаманисты или мусульмане. То есть в монгольский и домонгольский периоды отношение к власти и ее верховному носителю было на Руси иным.

Возвращаясь к основному вопросу восприятия личности Христа верующими Востока и Запада, мы не можем обойти тему Византии. Императоры Византии тоже были не чужды идее главенства своей власти над Божьей, именно из Византии при­шел в остальной восточнохристианский мир образ Христа-им- ператора Вселеннной (хотя императорами вселенной — ойку­мены византийские базилевсы считали, конечно же, себя). Им­перский придворный ритуал Византии превосходил все извес­тные на то время ритуалы пышностью церемоний и величием форм. Возносящийся на своем механическом троне, импера­тор был недоступен для простого поданного империи, живу­щего мирскими скорбями.

Нетрудно заметить, что как на понятия «родина» или «ге­ний правителя» переносятся религиозные представления, так и система отношений человека и власти проецируется в высшие сферы. Чтобы это проследить, обратимся снова к апокрифам.

В значительной части, подчеркнем сугубо, восточнох­ристианских апокрифов (имеющих ныне весьма широкое хож­дение в России, недаром отец Андрей Кураев одну из своих книг назвал «Второе пришествие апокрифов») Бог недосту­пен и неприступен, это классический строгий «боженька», готовый, чуть что, шугануть молнией по голове или разбить ослушника параличем, и все святые только изредка видят какие-то отблески Его славы. Одна из основных мыслей таких текстов, к сожалению, увы, базовая для большинства верую­щих Восточных Церквей — жить по Евангелию во Христе и правде Божией — невозможна. Потому единственное, что остается верующему, — это постоянное активное покаяние. Однако было бы ошибочно равнять христианскую концепцию покаяния (метанойи — перемены ума) с «покаянием» в стиле апокрифов. Покаяние в среде, воскормленной этими апокри­фами, — это вовсе не изменение образа жизни и не перемена образа мыслей и поведения, это прежде всего негативное эмо­циональное переживание собственного несовершества и пороч­ности, «яко свиния во калу…». То есть, огрубляя сентенцию: Бога можно умилостивить только если активно переживать свое несовершенство и порочность образа жизни; чем большим нич­тожеством себя почувствуешь, тем ласковее боженька будет, ни о какой перемене образа жизни и мышления речи, к вели­чайшему прискорбию, не идет.

Любая гражданская власть хочет, чтобы ее признавали лучшей. В соответствии с этим, казалось бы, человек букваль­но должен воспринимать всякое веление власть предержащих едва ли не как божественное приказание. Действительно идеа­лизация властей верующими Восточных Церквей происходит, но, как правило, это касается властей прошлого. Есть те, кто идеализирует Московское государство «эпохи Ивана Грозно­го», есть идеализаторы Российской империи, встречались, даже и среди духовенства идеализаторы властей СССР, уверявшие что И.В. Сталин был православным и глубоко верующим. Из­редка встречались и идеализаторские потуги в адрес текущих властей, но в основном это идеализация властей прошлого.

Стоит аудитории, состоящей из верующих Православной Церкви, задать вопрос: «При какой власти было в России пост­роено самое большое количество храмов?», — то можно полу­чить любой ответ, кроме правильного. Вспомнят и Даниила Московского и Ивана Грозного и много кого еще, а правиль­ный ответ: при Ельцине и нынешней власти. Стало быть, часть верующих категорически отказываются признавать даже не­которые очевидные заслуги ныне здравствующих властей пе­ред своей конфессией.

Получается, с одной стороны, в лицо власти летит ка­дильный дым и славословия, а с другой, этот дым скорее, как неоднократно отмечал отец Андрей Кураев, призван скрыть фигу в кармане, а славословия — заглушить недовольное вор­чание. Поскольку никаким храмоздательством не исправить недовольства народа потребительским и хамским отношением к нему властей.

Именно поэтому некая вполне конкретная масса веру­ющих не разделяет навязываемого им «сверху» представле­ния и находит «альтернативные формы церковности». Аль­тернативный формы варьируются от глухого внутреннего протеста, когда демонстративно не крестятся при помина­нии на ектеньях имени патриарха²³, или упоминания о пре­зиденте, или вообще о властех и воинстве²⁴, до активного протеста в виде ухода в различного рода общины, не при­надлежащие к юрисдикции «официальной Церкви». Оправдания протеста, как политические, так и богословские и ка­нонические, для самих членов этих общин звучат достаточ­но убедительно.

Существует модель, которая называется «сказка про доб­рого царя и злых бояр». Смысл ее сводится к тому, что госу­дарь-то наш добр, да окружение его злое. И, соответственно, репрессии и террор устраивали его враги — троцкисты и буха- ринцы. Этот расхожий миф нам приходилось встречать даже в среде духовенства.

Естественно, такая модель отношения к власти имеет па­раллель и в религии. Выражается это в схеме: «в Бога верую, крещеный, православный, но в церковь не хожу, попы все сами грешники». Модель вполне легко ложится на реальный факт, что священнослужители действительно «не с луны падают», а являются такими же членами общества, как все люди.

Однако было бы большой ошибкой утверждать, что об­раз Иисуса Христа при всех этих вариантах отношения к влас­ти оттеснен. Исторический образ Христа все равно близок и понятен, хотя часто и лишен связи с Церковью.

Сам образ воспринимается в этой ситуации именно в кон­тексте некого «диссидентства» по отношению к власти. Хрис­тос видится как «народный борец» за человека перед лицом жестокой римской власти и «безбожного» иудейского духовен­ства. Образ Христа в таком варианте весьма близок человеку, поскольку происходит некое повторное «вочеловечивание» образа личности Христа в сознании верующих, но важно отме­тить что происходит оно не благодаря усилиям священнослу­жителей, а скорее в обход их труда. Происходит это, потому что, несмотря на все имеющиеся тенденции, основу учения Восточных Церквей все же составляет Евангелие, а не, напри­мер, книга церковных уставов.

Проблема в том, что исторический путь развития стран, где государственными религиями были учения Восточных Цер­квей, как правило, был весьма труден. Историческая попытка подменить личность Христа «гением императора» и оконча­тельно «подарить кесарю Божие», кончалась политическим крахом этих государств.

Если вернуться к Византии, то мы увидим, что всевоз­можные попытки диалога с остальным миром не исправляли положения, но лишь отсрочили гибель империи на небольшой срок. Страна, в которой аутичное мышление и национальный шовинизм, по наблюдению Владимира Соловьева и других мыслителей и историков, были государственной идеологией, не смогла противостоять внешним и внутренним бедам. «Гений императора» не был совершенным «божеством», способ­ным консолидировать общество. И хотя Патриарх Фотий ис­кренне считал, что Византия сохранится до конца мира, а им­ператор — гарант православия, империя пала.

Иисус Христос был слишком далек, будучи вытеснен­ным авторитетом империи. Император, считавшийся «главой Церкви», не сохранил ее. Геннадий Схоларий утверждал что «Церковь без империи существовать не может», и просил ту­рецкого султана поставить хотя бы титулярного императора для ромеев. Вряд ли тогда родилась мысль о том, что Божие не может жить без кесарева. Скорее всего это была расхожая идея и широко распространенное мнение, Схоларий его толь­ко озвучил.

Юный турецкий султан не стал назначать хотя бы и ти­тулярного императора для поверженных эллинов, а сам провел церемонию поставления в Патриархи Геннадия Схолария. От­ныне роль «владыки православных» исполнял «владыка пра­воверных», а указ о назначении Патриарха начинался словами: «Во имя аллаха милостивого и милосердного… ». Дарение ке­сарю Божьего дорого обошлось Византии.

Поворот к обожествлению власти в великом княжестве Московском и построение изолированного общества произош­ло примерно в середине XV века. Своего же апогея оно дос­тигло в XVI веке, во время царствования Иоанна IV Грозно­го, который в переписке с князем Андреем Курбским утверж­дал, что как государь имеет право делать что угодно со свои­ми подданными, т.е. фактически рассматривал народ как свою приватную собственность. По наблюдениям Александра Двор­кина, высказанным им в монографии «Иван Грозный как ре­лигиозный тип», первый московский царь соединял в одно целое свою волю и волю Божью. Тогда земным государям было мало владеть имуществом и жизнями своих подданных, они желали владеть душами. Позже, в Российской империи, она достигла некого апогея. «Завидую брату нашему Алек­сандру, — сказал однажды Наполеон. — Он у себя в России и папа и император».

Как писала в 1937 году в эмиграции святая преподобномученица мать Мария (Скобцова) в своей известной статье «Типы религиозной жизни», «У многих церковь была живой потребностью их душ. У многих — каким-то неизбежным ат­рибутом великодержавной русской идеи, без которой трудно говорить о своем национализме, о своей верности традициям и заветам прошлого. Церковь определяла известную политичес­кую и патриотическую благонадежность. Ее внутренний смысл как-то не задевал внимания — важно было, что в годовщины трагических смертей национальных героев или в годовщины основания славных полков в церкви можно было устраивать торжественные и суровые демонстрации своего единства, сво­ей верности старым заветам — служить молебны и панихиды, становиться на одно колено при пении вечной памяти, объеди­няться вокруг старшего в чине. Зачастую тратили огромное количество изобретательности и энергии, чтобы из консервных банок соорудить семисвечник или кадило, чтобы приспособить какой-нибудь сквозной барак под церковь. Ее существование было обязательно, только мотивы этой обязательности носили зачастую не церковный, а национальный характер. Если мы будем разбираться в том, откуда такое отношение пошло, то без труда найдем корни его в предшествующей церковной эпо­хе, в период ее синодального существования. Со времени Пет­ра Великого наша Русская Православная Церковь стала атри­бутом русской великодержавной государственности, стала ве­домством среди других ведомств, попала в систему государ­ственных установлений и впитала в себя идеи, навыки и вкусы власти. Государство оказывало ей покровительство, карало за церковные преступления и требовало проклятий за преступле­ния государственные.

Государство назначало церковных иерархов, следило за их деятельностью при помощи обер-прокурора, давало Церк­ви административные задания, внедряло в нее свои политичес­кие чаяния и идеалы.

За двести лет существования такой системы самый внут­ренний состав Церкви видоизменился. Духовная жизнь отошла куда-то на задний план, а на поверхности было официальное, государственно-признанное вероисповедание, выдававшее чи­новникам удостоверение о том, что они исповедовались и при­чащались, — без такого удостоверения чиновник не мог почи­таться благонадежным с точки зрения государства»²⁵.

Система вырабатывала особую религиозную психологию, особый религиозный тип людей, особый вид нравственных устоев, особое искусство, быт. Из поколения в поколение люди приучались к мысли, что Церковь является необходимейшим, обязательнейшим, но все же лишь атрибутом государства. Бла­гочестие есть некая государственная добродетель, нужная лишь в меру государственной потребности в благочестивых людях.

Священник есть от государства поставленный надсмот­рщик за правильностью отправления религиозной функции рус­ского верноподданного человека, и в таком качестве он лицо хотя и почтенное, но во всяком случае не более, чем другие лица, блюдущие общественный порядок, военную мощь, фи­нансы и т.д. В синодальный период сложилось поражающее отношение к духовенству — всякое отсутствие особого его выделения, даже, скорее, держание в черном теле, недопуска- ние в общество. «Люди раз в год исповедовались, потому что так полагалось, венчались в церкви, крестили своих детей, от­певали покойников, отстаивали молебны в царские дни, в слу­чаях особого благочестия служили акафисты — но Церковь была сама по себе: туда шли, когда это полагалось, — и вовсе не полагалось преувеличивать своей церковности — это, мо­жет быть, делали одни славянофилы, своим отношением слег­ка изменяя заведенный, формальный, казенный тон прилично­го отношения к Церкви. Естественно, что синодальный тип благочестия опирался в первую очередь на кадры петербургс­кой министерской бюрократии, что он был связан именно с бюрократией, — и так по всей России распространялся через губернские бюрократические центры до представителей госу­дарственной власти на местах»²⁶.

Православие стало настолько составной частью монархичес­кой и великодержавной идеологии, что любой борящийся против неправд власти вынужден был быть атеистом или иноверцем: «Вся система предопределяла то, что самые религиозноодаренные и го­рячие люди не находили в ней себе места. Они или уходили в мона­стыри, стремясь к полному отрыву от всякой внешней церковной деятельности, или же вообще подымали мятеж, бунтуя зачастую не только против данной церковной системы, но и против Церкви. Так растился у нас антирелигиозный фанатизм наших революционе­ров, столь похожий в своей первоначальной стадии на огненное горение подлинной религиозной жизни. Он втягивал в себя всех, кто жаждал внутреннего аскетического подвига, жертвы, бескоры­стной любви, бескорыстного служения — всего того, что офици­альная государственная Церковь не могла людям дать»²⁷.

Кстати, диссидентско-революционный образ Христа тоже оказался востребованным. Многие аристократы уходили в дру­гие конфессии (католичество или лютеранство), а народ тешил­ся доморощенным сектантством, изуверским скопчеством, ис­терическим хлыстовством. Верующая православная интелли­генция тоже оказалась в оппозиции официальной Церкви и со­здавала свое диссидентско-оппозиционное богословие.

Когда император Николай II в 1905 году отменил обяза­тельное причащение для православных империи, к причастию стало ходить не более 5% населения. Отпадение империи от Христа произошло гораздо ранее ее падения²⁸. Благородный император не смог спасти своего народа. В накопленный потен­циал раболепия перед властями и веры в потустороннее благо­денствие («на земли терпим, зато в раю…»)²⁹ легко и удобно вписалась тоталитарная власть коммунистической партии.

Божие с раболепным поклоном поднесли и коммунисти­ческому безбожному кесарю. Потому и спустя много лет мы слышим голоса о «православии» Сталина и всего ЦК, как при жизни вождя много писалось о его необычайной мудрости и других сверхъестественных свойствах.

Формировавшееся в таких сложных условиях восприя­тие образа личности Христа верующими очень серьезно влия­ло — и влияет до сих пор — на религиозность и духовную жизнь в России.

В корне отличное от восприятия образа личности Христа у простых христиан на Западе (и тут уже не имеет значения их кон­фессиональная принадлежность), оно порождает у восточных хри­стиан непонимание отдельных аспектов духовной практики и ре­лигиозной жизни верующих на Западе. Часто эти отдельные ас­пекты трактуются как решающие, часто это действительно так.

Образ личности Иисуса Христа сформированный там, в контексте имел представления о власти в обществе. Хотела того Римская Церковь или нет, но ей пришлось быть культурной наследницей Римской империи и культуры. Одним из серьез­нейших достижений римской языческой цивилизации была си­стема права, на которой базируются и юридические концеп­ции большинства европейских государств. Римское право изу­чают в юридических вузах, академики пишут статьи, студенты курсовые и дипломы и т.д.

Римская Церковь, вынуждена была нести слово Божие варварским народам. Сами эти варварские народы обладали уже сформировавшимися традициями передачи власти и правовы­ми обычаями (историки права говорят «обычным правом»), условно кодифицированными и широко известными. Рецепция римского права у народов Европы, происходила через посред­ничество канонического права Церкви. Церковь при этом с со­вершенным пренебрежением относилась к наследию язычес­кого Рима, в котором всегда, вплоть до его падения, была мень­шинством, сначала преследуемым, а потом терпимым. Церковь рассматривала себя странницей на пути к Небесному Иеруса­лиму и потому любую светскую власть рассматривала как «по­ходное неудобство» (ботинки могут и жать и натирать мозоли, но идти по дороге лучше в них, чем босиком).

Власть королей и императоров рассматривалась как сво­его рода временное послушание перед Богом, своего рода слу­жение властвовать.

Источником всякой власти принято было считать Бога, а всякая гражданская власть, таким образом, носила временный поверенный характер. Власть монархов не была сакральной, и даже Карл Великий не был канонизирован на уровне всей Цер­кви (только как местночтимый в Аахене).

Интересно, что концепция государственной власти как некоего института, заботящегося об общественном благе, тоже возникла в Римской Церкви. Впоследствии в процессе секуляризации этой концепции появилась идея происхож­дения власти как общественного договора. В любом случае господствовал принцип: власть служит обществу, а не об­щество власти.

По мнению Фомы Аквинского, человек «в доброй совес­ти» может бороться с законными властями, если власти нару­шают естественные и Божьи законы. Важно заметить, что имен­но в периоды борьбы с несправедливыми властями начинал среди верующих распространяться культ Христа Царя.

Свержение власти клана Медичи во Флоренции, прохо­дило под лозунгом «Chrisus régnât!» (Да царствует Христос!). Лозунг должен был напоминать новым властям Флорентийс­кого государства о том, что верховная власть в обществе пе­редана им свыше, и потому они ответственны перед Богом за свою деятельность. При этом ответственность перед Богом, не подразумевала безответственности перед обществом. Дан­ная мысль является прямо противоположной утверждению Ивана Грозного, который из факта своей помазанности Бо­гом выводил свою неподсудность людям. Тут и ответствен­ность перед Богом была неразлучно связана с ответственнос­тью перед людьми.

Для того чтобы бороться против несправедливых реше­ний власти, не надо становиться иноверцем или атеистом. Даже обладание верховной властью в церковной иерархии не гаран­тировало тотальной и беспрекословного подчинения. Города- государства Венеция и Пиза вели боевые действия против аг­рессии войск церковного государства (stato de la ch ’esa),кото­рые в качестве военачальника возглавлял Папа Юлий II, и это не мешало венецианцам и пизанцам оставаться добрыми като­ликами, признавая Папу как авторитет в вопросах веры, но не признавая его действий как светского государя.

Борьба против несправедливой государственной власти при определенных условиях считалась добродетелью. Одним из самых почитаемых святых Англиканской Церкви был свя­той Томас Бекет, мощи которого были уничтожены королем- протестантом Генрихом VIII. Равно широко почитается святой Томас Мор, отказавшийся признать отделение Английской Церкви от Рима и казненный своим государем.

В Польше сложилась традиция почитания святого Станис­лава, епископа Краковского, погибшего при подобных обстоя­тельствах. Святой Станислав (Щепановский) был сыном польско­го дворянина, долгожданным первенцем, которого отец, соглас­но обету, с детства готовил на служение Богу. Станислав стал священником и каноником в соборе Кракова, прославился как проповедник и в 1072 году был избран местным епископом. Сто­лица Польши тогда находилось в Гнезно, и когда польской ко­роль Болеслав П запятнал себя изнасилованием одной знатной шляхтянки, все промолчали, кроме Станислава. Когда однажды король пришел в собор, где служил владыка Станислав, молит­вы по указанию епископа были прекращены. Разгневанный мо­нарх послал слуг убить строптивца, когда же те отказались, за­рубил его сам. Римский Папа Григорий VII наложил на Польшу интердикт; некоторое время спустя Болеслав был изгнан из стра­ны восставшим народом, не только крестьянами, но и знатью. Епископ Станислав, пастырь и мученик — один из любимейших персонажей польской агиографии. Он — символ защитни­ка угнетенных пред лицом тех, кто злоупотребляет властью, сим­вол священника, отдавшего жизнь за защиту вверенного ему ста­да. Наконец, святой Станислав всегда воспринимался как сим­вол единства и независимости Польши, поэтому его почитание после разделов Речи Посполитой сделалось столь близким серд­цу поляков.

Аналогичный пример в русской истории — это убийство Иваном Грозным святого Корнилия Псково-Печерского и при­каз об убийстве святителя Филиппа, но и эти мученики (а также и многочисленные новомученики и исповедники российские³⁰, кроме, пожалуй, царственных страстотерпцев, великой княгини Елизаветы, святого Луки Крымского и преподобномученицы Рафаилы Чигиринской) не столь широко почитаются³¹, как То­мас Бекет или Томас Мор в Англии. Важно отметить, что почи­тание святителя Филиппа, митрополита Московского, было введено на Московской Руси Патриархом Никоном, пытавшимся поставить власть Церкви выше власти царя. Парадоксально, но и сейчас в России иногда звучат голоса православных верую­щих о причислении к лику святых самого Иоанна Грозного.

Важно заметить, что одной из политических и правовых установок европейцев была идея права (закона), стоящего выше желаний властей предержащих, правитель — не «всемогущее божество», он сам должен был подчиняется законам и нести ответственность за их исполнение. К сожалению, в России эта идея пробуксовывет до сих пор.

С приходом демократических ценностей образ восприя­тия власти серьезно изменился. Абстрагирование власти от духовной сферы начиналось реализовываться с соблюдения принципа «свободы совести». Религиозное уходит из сферы публичных отношений в разряд вещей сугубо приватных.

Из католичества в протестантизм и, как следствие, став­ший достоянием всего западного мира, распространился такой образ благочестия, как деятельное милосердие. Это помощь голодающим, работа с наркоманами, алкоголиками, проститут­ками, подростками-преступниками и т.д. Важно отметить, что в духовности такого рода обществ, сверхмотивация для сотруд­ников достигается часто путем полного отождествления лич­ности Христа со страдающим человеком. Так, в медитации матери Терезы Калькуттской³² говорится:

«…Иисус — это голодный, его надо накормить,

Иисус — раздетый, его надо одеть,

Иисус — больной, его надо вылечить,

Иисус — арестант, его надо утешить,

Иисус — бродяга, надо дать ему кров…» — и т.д., вплоть до: «Иисус — трудный подросток, его надо воспитать», и даже «Иисус — наркоман, его надо освободить от власти наркотиков».

Такое жесткое вочеловечивание личности Христа и ука­зание на Его сопричастность человеческой животной боли и скорбям призвано заставить человека как можно более остро переживать зло бренного мира и с ним бороться. Важно заме­тить, что для большинства европейцев одним из критериев за­конности, легитимности государственных властей является их социальная деятельность.

Несложно заметить, что такое восприятие личности Хри­ста как борца со всеобщим злом все же состыкуется с пред­ставлением о власти как о заботящейся об общественном бла­ге, т.е. к власти, хотя и латентно, предъявляются требования на ее соответствие образу Христа-владыки. Хотя следует отметить, что социальная деятельность и деятельное милосердие как не­пременная обязанность всего общества и каждого человека присутствуют уже в Ветхом Завете и всегда были заметной чертой иудейского общества. Сознание современных европей­цев знакомо с ними именно в христианской трактовке, несмот­ря на то, что различные формы благотворительности бывали даже в Древнем Риме, где, однако, это не было обязательными, хоть и считалось похвальными.

Заключение. Выводы

Однако было бы несправедливо обойти стороной такую тему. Предельно «очеловечив» Христа, европейское общество не заметило, как в современном секулярном представлении Он и «разбожился». Специально отметим, что в уже цитиро­ванном нами трактате Владимира Соловьева «Великий спор» отмечалось, что для Запада и Востока (понимаемых не гео­графически, а культурологически) были характерны диамет­рально противоположные тенденции восприятии Бога и че­ловека. Так, для Востока типичен обезличенный («расчеловеченный») Бог. Это мы наблюдали при анализе некоторых яв­лений как сакрального искусства, так и парацерковного фоль­клора. А для Запада типичен обезбоженный сверхчеловек. Это проявилось в частности не только в ницшеанстве, но и в гол­ливудской киноиндустрии, где мы то и дело встречаемся с различными формами архетипа супермена.

Такая культурная установка порою отражается и на вос­приятии личности Спасителя в западном мире. Приведем па­радоксальный пример из книги протестанта Филиппа Янси «Иисус, Которого я не знал». Автор пишет:

«Со Христом я впервые познакомился еще ребенком, когда распевал в хоре “Иисус меня любит”, каждый вечер мо­лился “Дорогому Господу” и ходил в воскресную школу, где учителя передвигали бумажные фигурки по фланографу. Иисус для меня был неотделим от конфет и золотых звездочек, кото­рые нам давали за правильные ответы. Самый яркий образ из воскресной школы — Иисус, нарисованный масляными крас­ками прямо на бетонной стене. Помню Его длинные струящи­еся волосы, каких я ни у кого больше не видел. Лицо худое, красивое и бледное, как молоко. Он носил ярко-красные одеж­ды с переливом: так художник изобразил игру света в склад­ках. На руках Иисус держал спящего ягненка, Помню, я пред­ставлял себя этим ягненком, и радость волной захлестывала меня. Недавно я прочел книгу о жизни Христа, которую старе­ющий Чарльз Диккенс написал для своих детей. Там Иисус больше похож на ласковую няню викторианской эпохи, кото­рая гладит мальчиков и девочек по головкам, приговаривая: «Слушайтесь папу и маму, детки». Тут же я вспомнил Иисуса, с Которым вырос: доброго, мягкого, без острых углов — эта­кий доктор Айболит. С таким Иисусом спокойно»³³.

Стоит обратить внимание и на то, что, на Западе, пре­имущественно в Северной Америке, в 60-е годы все подвер­гли сомнению (до Протестантских Церквей эта волна дока­тилась лишь в начале 70-х). Откуда ни возьмись, словно с другой планеты, появились христиане-чудаки — немысли­мое сочетание в спокойные 50-е годы. Среди последовате­лей Христа теперь был не только чистенький средний класс, появились растрепанные нечесаные радикалы. Либеральные богословы изображали Иисуса в компании с Фиделем Каст­ро и Че Геварой.

Закономерно, что современные мыслители нагнали еще больше тумана. Порою можно встретить «труды», в которых Иисус представлен политическим реформатором, женившим­ся на Марии Магдалине фокусником, харизматом из Галилеи, раввином, философом-циником из крестьян, фарисеем, против­ником фарисеев ессеем, пророком-эсхатологом, «хиппи среди римских пижонов» и даже галлюцинирующим лидером культа священного гриба»³⁴. Он оказался в очереди на место в шерен­ге «учителей человечества» где-то между Буддой Гаутамой и Мохаммедом. Часто это представление можно встретить не в радикальной форме, а в форме мягкого безразличия. Предельно разбожив Христа, Его в сознании обывателя оттеснили на дальний план, другими человеческими героями, от Махатмы Ганди до Эйнштейна.

Ныне Католическая Церковь ведет борьбу с подобными представлениями, но они по-прежнему довольно широко рас­пространены. Тем не менее и в современных, страдающих мно­гими недугами Католической и Протестантской Церквах есть люди, живущие глубоко духовной жизнью во Христе по Еван­гелию, но их число, как всегда, невелико.

Принципиальная разница в восприятии роли обществен­ной власти тут пролегает скорее на цивилизационном уровне, хотя вероучительную разницу тоже нельзя игнорировать.

Можно бесконечно, хотя и небесполезно, сравнивать уровни религиозной жизни разных конфессий. Полезно это хотя бы потому, что помогает увидеть в обратной перспективе свои собственные недуги и недостатки. Увидеть их необходимо, что бы бороться с ними.

Легко прятать голову в песок, отрицая сам факт искаже­ний, или, подобно коммунистической партии, объявлять все эксцессы «чужими» и «происками врагов». В СССР ни один член КПСС не был под судом: из партии исключали до суда. Нам постоянно твердят что терроризм не имеет национально­сти и веры, но ведь эти люди откуда-то появляются. Начать преследовать грешника или «неправильного» человека может кто угодно. Можно легко объявить «грешника» изгоем и ере­тиком, не задумываясь над тем, что именно подвигло его на экстремизм. Сложнее исцелить болезни и исправить несовер­шенства, но прежде всего надо определить источник пробле­мы. Легко бросить друга впавшего в грех, разорвав с ним об­щение или даже подвергнув его остракизму, сложнее с вели­кой любовью помочь ему исправиться.

Еще сложнее исправить в себе то, что толкает других ко греху. Иисус Христос учит нас поступать не «легче и проще», а «правильнее» и «с любовью». Потому, как бы ни было вели­ко желание игнорировать людей низкого уровня и объявить их врагами, это желание не должно реализовываться. Не велит он отвергать аутсайдеров, хотя бы аутсайдеров веры и любви.

Если мы сравним «высокие уровни», то тоже увидим определенную разницу. Если для верующих Восточных Церк­вей важно прежде всего глубокое личное общение со Христом (на что ориентировано множество восточных мистических прак­тик), то для католиков важно не просто личное общение, но стремление приобщить ко Христу как можно больше число людей. Важны именно Его человечность и причастность чело­веческой боли, вспомним хотя бы христоцентризм кармельской духовности.

Необходимо отметить, что разница эта не слишком ве­лика, но временами налагает определенный отпечаток, игно­рировать который невозможно. А вот как рассматривать эту разницу, это уже вопрос весьма сложный, однозначного ответа пока нет.

Разобраться в том, что является естественным разнооб­разием духовной жизни и образов благочестия, а что — след­ствием духовной деградации и утраты веры, сложно, но дума­ется, можно и должно, ибо это, как мы отмечали в начале этой статьи, поможет всем нам при катехизаторской работе.

Сейчас происходит все большее отступление от христи­анских норм жизни. Людям нашего времени нужно придти к осознанию того, как велико несчастье потери христианской жизни. Как выше было показано, им более всего необходимо познание Иисуса Христа. Этому может помочь обращение к некоторым замечательным христианским писателям, филосо­фам и учителям духовной христианской жизни.

Несомненно, Господь Иисус Христос ведет и направля­ет людей к покаянию и спасению, и новые души открывают для себя Христа, и для них начинается христианская жизнь. В заключение хотелось бы привести слова отца Иоанна Мейендорфа: «Христианская вера не есть философское учение, или идеология, существующие сами по себе, независимо от того, кто их формулировал. Иисус Христос не есть просто основа­тель движения или творец системы: Он есть Тот, в Кого хри­стиане веруют. Поэтому все зависит то того, Кто Он есть, и Его вопрос ученикам есть самый — по существу единствен­ный — ключевой вопрос христианской веры… »³⁵.

Поэтому четкое осознание и понимание, как восточных, так и западных особенностей рецепции личности Спасителя должно помочь нам с Его помощью найти только в Нем «Путь, Истину и Жизнь» для себя и своих ближних.

Примечания