Энцо Бьянки

Отворить врата надежды.

Введение

Мы живем во время, отмеченное кризисом. Многие даже оценивают это время как время «конца»: «конца западной цивилизации» (Жак Деррида), «конца современности» (Джанни Ваттимо), «конца христианства» (выражение Мари-Доминика Шуню по завершении II Ватиканского собора). Нынешняя эпоха характеризуется неустойчивостью настоящего и неизвестностью будущего, это время, в которое грядущая неизвестность пугает нас непредсказуемостью, обезжизненными горизонтами. Наш мир таков, что ускользает из-под нашего контроля, лишает нас понимания того, куда мы движемся. Все это провоцирует глубокую тоску, которую войны там и сям, нищета и угнетение в разных частях мира углубляют еще больше.

Запад, в котором мы находимся, влачит нас к триумфу культуры эфемерности, моментальности, к забвению прошлого, к ужасу перед тяжким будущим. Горький реализм выдвинутого движением панков лозунга «No future»¹ кажется сегодня грустным пророчеством! Доминирующий императив — погрузиться в собственную жизнь, безо всякой цели, безо всякого поиска ее смысла. В такой ситуации большая часть людей живет без надежд и перспектив, ограничивается кратковременными проектами, почти исключительно материальными.

Не следует также забывать, что в наше время живы еще многие люди (мужчины и женщины моего поколения), пережившие долгий период человеческой и христианской надежды. Теперь для кого-то из них умерли политические идеологии, для других — социальные утопии. А для христиан произошло крушение большей части надежд, связанных со II Ватиканским собором, который Иоанн XXIII называл «novella Pentecoste». Ожидания более справедливого и человечного мира, более евангельской церковности оказались обманчивыми. Наша повседневность наводнена варварством, затопившим как публичную, так и личную сферу жизни: банализация тем справедливости и законности, оправдание неравенства, восхваление того, кто сильней, отказ ото всякой общности, возвышение дикой некомпетентности, закон силы вместо силы закона… Подобное перечисление можно продолжать долго.

Но раз уж таков тот воздух, которым мы дышим, то вопрос, с трудом пробивающий в наших сердцах проход для надежды, не может не звучать мужественно и, в определенном смысле, драматично: на что я могу, на что мы можем надеяться? Проблема не ограничивается простым выбором между надеждой и безнадегой или — еще хуже — между оптимизмом и пессимизмом, но заставляет искать опору надежды, чтобы достигнуть полной уверенности в том, на что можно надеяться здесь и сейчас. Итак, попытаемся отыскать надежду. Наш маршрут будет таким: 1) Что значит надеяться? 2) На что надеяться? 3) Как надеяться?

1) Что значит надеяться?

Говорить о надежде вовсе не значит призывать к глупому и слепому оптимизму, к идеологии, к провиденциализму, согласно которому все предопределено к благой цели. Надежда — это вовсе не то, что нужно принять или отвергнуть tout court, она — плод внимательной рассудительности, ожидание, основанное на крепком фундаменте, терпение, питаемое ответственностью. Человек ведь не есть нечто данное, но — заданное, тварь, сознающая себя во времени; его тело — пространство во времени, оно является как бы книгой времени. И в этом временном писании самое важное — ориентированность на будущее, поиск направления, поиск смысла, поставление цели и усилия для ее достижения. Такая оптика подтверждает, что «жить без надежды нельзя» (Федор Достоевский). Опыт показывает: личности, у которых отобрали надежду, становятся агрессивными, жестокими, апатичными, склонными впадать в саморазрушительное уныние.

Человек живет ожиданиями, он весь в маленьких ежедневных надеждах. Это открывает ему преходящесть, скоротечность момента. Однако мне кажется важным обратить внимание на риск неверного понимания надежды: постоянное усилие избавиться от настоящего, вместо того, чтобы воспринять его в его неповторимости. Такое усилие питает пустые надежды. Продолжается повторение: «Когда сделаю то-то, после того, как совершу то-то…» — и время ускользает неумолимо, и мы не способны его упорядочить.
Человеческое существо вынуждено всегда стоять перед будущим, держать пари с грядущим. Но это возможно лишь только в открытости иному, в межсубъективизме, в котором личная надежда тесно связана с надеждой другого: надежда — плод живой связи, она сконцентрирована на «мы», она — в причастности². Она никогда не эгоцентрична, ибо укоренена в открытом движении, в доверии другому. В каком-то смысле о всякой надежде можно сказать прекрасной строкой Послания к Евреям: «Вера есть основание ожидаемых вещей» (Евр. 11:1)³. Именно потому, что надежда основана на вере, на доверии, она сопровождает становление жизни и психологическое развитие личности, делая возможной открытость небывалому — некоей истории любви: обручающиеся обмениваются кольцами, называемыми fede⁴: это залог надежды на общее счастливое будущее.

Из сказанного становится ясно, что проблема состоит не в том, чтобы определить надежду, а в том, чтоб ею жить. Верно, что «надеяться означает быть готовым в любой момент к тому, чего еще нет»⁵, и что надежда «есть способность к напряженной неугасаемой активности»⁶, но прежде всего она есть то, что дает человеку способность день за днем жить, распрямиться и идти вперед дорогой жизни. Подмечено, что «надежда возможна лишь тогда, когда приходит искушение отчаянием; надежда является актом, победоносно преодолевающим это искушение»⁷. Надежда, таким образом, является активной борьбой против отчаяния, в частности, против уныния (spiritus tristitаe), которое христианская традиция всегда помещала среди грехов, ведущих к смерти, грехов против Духа Святого. Да, отчаяние противоположно вечности, потому как «нас влачит к погибели не столько количество грехов, сколько отсутствие надежды»⁸!

Наконец, следует заметить, что надежда не появляется сама по себе, но полагается в выборе, в трудности решения. Если вера есть дар, который принимают, то надежда — персональный выбор, совершаемый усилием собственной воли. Необходима решимость, именно она рождает надежду. Только надеясь, можно взрастить надежду! Это движение было совершено старцем Авраамом, нашим отцом в вере и надежде, который «сверх надежды поверил с надеждою (contra spem in spem credidit), через что сделался отцом многих народов» (Рим. 4:18). Он «повиновался призванию идти в страну, которую имел получить в наследие, и пошел, не зная, куда идет» (Евр. 11:8). Сказать кратко, надежда рождается тогда, когда будущее считается возможным для личности, для общества, для всего человечества. Это значит сегодня видеть завтрашнее, верить сегодня возможным то, что совершится завтра. Решительная надежда означает ответственный выбор, обязательство, принятое ради общего. Надеяться — значит воспитывать новые поколения, передавая им способность слышать и другого и вглядываться в него: когда два человеческих существа слышат друг друга и взирают друг на друга с изумлением и интересом, тогда рождается и растет надежда.

2. На что надеяться?

К трудному искусству общечеловеческой надежды прививается также надежда христианская. На вопрос: «Где, христиане, ваша надежда?»⁹, Новый Завет и древнейшая святоотеческая традиция без промедленья отвечают: «Иисус Христос — наша надежда» (1 Тим. 1:1); «Иисус Христос — наше общее упование»¹⁰. Прав был Дитрих Бонхеффер, говоря: «“Иисус Христос — наша надежда” (1 Тим. 1:1): эта формула Павла — сила нашей жизни»¹¹. Так называемые «богословские добродетели» — вера, надежда и любовь — тесно связаны между собой, но именно надежда делает веру постоянной, а любовь возможной. В то же время, живя в любви и вере, христиане ожидают полного осуществления того, что еще не видят и упражняются в ожидании невидимого (ср. 2 Кор. 4:18; Евр. 11:27). Они — «пришельцы и странники» (1 Петр. 2:11) в этом мире и хоть и верны земле, с нетерпеньем ищут горнего (ср. Кол. 3:1–2): «Живут они в своем отечестве, но как пришельцы; имеют участие во всем, как граждане, и все терпят как чужестранцы. Для них всякая чужая страна есть отечество, и всякое отечество — чужая страна»¹². Другими словами, они «в мире, но не от мира» (ср. Ин. 17:11–16), живут полнотой земного существования, но не обмирщены. В этом деликатнейшем равновесии заключена вся парадоксальность их поведения на земле, «в ожидании блаженного упования и явления славы великого Бога и Спасителя… Иисуса Христа» (Тит. 2:13).

Христианской надежде не чужда надежда общечеловеческая. Более того, она причастна не только надежде всех людей, но и вообще всего творения, трепещущего в страстном ожидании, которое верующие пророчески выражают так:

Милость и истина встретятся, правда и мир облобызаются (Пс. 84:11).

Мы… ожидаем нового неба и новой земли, на которых обитает правда (2 Петр. 3:13; ср. Ис. 65:17; 66:22).

Кто надеется, что зло не будет больше мучить человечество и все творение, кто уверен, что любовь сильнее смерти (ср. Песн. 8:6), тот участвует в стенании всей твари и, вдохновленный такой человечнейшей надеждой, призывает спасительное пришествие Иисуса Христа и полное общение с Богом. Апостол Павел с глубокой грустью описывает эту надежду космического преображения:

Тварь с нетерпением¹³ ожидает откровения сынов Божьих… в надежде, что и сама тварь освобождена будет от рабства тлению в свободу славы детей Божьих. Ибо знаем, что вся тварь совокупно стенает и доныне в родовых муках¹⁴, и не только она, но и мы сами, имея начаток Духа, и мы в себе стенаем, ожидая усыновления, искупления тела нашего. Ибо мы спасены в надежде. Надежда же, когда видит, не есть надежда, ибо, если кто видит, то чего ему и надеяться? Но когда надеемся того, чего не видим, тогда ожидаем в терпении (Рим. 8:19–25).

В полной солидарности с творением и со всеми тварями христиане надеются, что этот мир будет преображен, что земля, которую Бог в начале доверил человеку, чтоб тот ее возделывал и охранял как некий сад (ср. Быт. 2:15), станет, наконец, гармоничным градом, построенном в саду людьми, способными жить в мире, справедливости и взаимном прощении. Ожидая славного пришествия Христова, верующие надеются также на полную гуманизацию всех людей, на спасение, которое преобразит человеческую цивилизацию, наполненную нищетой, злом, смертью, «да будет Бог все во всем!» (1 Кор. 15:28; ср. Кол. 3:11). Тогдато и будут провозглашены как реальность те слова Апокалипсиса, которые сегодня — лишь пророчество, лишь надежда:

И увидел я новое небо и новую землю, ибо прежнее небо и прежняя земля миновали… И услышал я громкий голос с неба, говорящий: «Се, скиния Бога с человеками, и Он будет обитать с ними; они будут Его народом, и Сам Бог с ними будет Богом их. И отрет Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло» (Откр. 21:1, 3–4).

Эти слова вводят нас в христианскую специфику надежды. Коль верно утверждение Екклесиаста, что Бог в сердце каждого человека, верующего и неверующего, «вложил вечность¹⁵ (олам), хотя человек не может постигнуть дел, которые Бог делает, от начала до конца» (Еккл. 3:11), то самым глубоким и, в конце концов, единственным ожиданием является надежда на то, что последнее слово — не за смертью. Об этом говорил уже пророк Исайя:

Поглощена будет смерть навеки, и отрет Господь Бог слезы со всех лиц… И скажут в тот день: вот Он, Бог наш! на Него мы уповали, и Он спас нас! Сей есть Господь, на Него уповали мы. Возрадуемся и возвеселимся во спасении Его! (Ис. 25:8–9).
От воскресения Иисуса «надежда призвания» (Еф. 1:18; 4:4), «надежда на уготованное на небесах» (Кол. 1:5) принимает точное наименование, определяющее христианскую специфику: «чаяние воскресения мертвых» (Деян. 23:6), «упование вечной жизни» (Тит. 3:7), ибо «если мы в этой только жизни надеемся на Христа, то мы несчастнее всех человеков» (1 Кор. 15:19). Да, мы возлагаем свою надежду на Иисуса Христа, умершего и воскресшего, потому что «Христос в нас — упование славы» (ср. Кол. 1:27)! Он есть окончательный adam, «начаток, первенец из мертвых» (Кол. 1:18; ср. Откр. 1:5), «первородный между многими братьями» (Рим. 8:29), то есть всеми нами, призванными быть детьми Божьими.

Мы не должны бояться говорить со всей ясностью: надежда воскресения — это proprium¹⁶ нашей веры! Это единственная обязанность, которую мы, христиане, имеем по отношению к другим людям, пред которыми мы должны исповедовать, прежде всего самой нашей жизнью, что смерть не есть окончательная реальность. Мы порой прилагаем неимоверные усилия в делах, которых Христос нам не поручал — и перестаем быть «солью земли» и «светом миру» (Мф. 5:13–14). Вместо того, чтобы торопиться стать «экспертами человечества»¹⁷, нам лучше пытаться делить «радости и надежды, тревоги и скорби сегодняшних людей»¹⁸, неся им, в бедных и хрупких глиняных сосудах (ср. 2 Кор. 4:7), коими мы являемся, великое сокровище благой надежды: жизнь сильнее смерти, любовь сильнее ненависти, верность Бога сильней неверности человека! Ценнейшее поучение о том, как свидетельствовать об этой надежде среди людей содержится в некоторых призывах Первого Послания Петра, не нуждающихся в комментариях:

Прошу вас… провождать добродетельную жизнь между язычниками, дабы они за то, за что злословят вас, как злодеев, увидя добрые дела ваши, прославили Бога в день посещения… Господа Бога святите в сердцах ваших; будьте всегда готовы всякому, требующему у вас отчета в вашем уповании, дать ответ с кротостью и благоговением (1 Петр. 2:12; 3:15).

Как надеяться?

Процитированные слова Петра подводят нас к вопросу формы, в которой христиане призваны переживать свою надежду. Прежде всего они должны надеяться, не избегая обязательств, ответственности. Именно потому, что надежда есть упражнение в ответственности, она никак не дает права на бегство христианина из истории, от солидарности с людьми, от трудной борьбы в достижении надежды даже в ситуации безнадежности, как говорит псалмопевец: «Я надеялся на Господа сверх всякой надежды¹⁹, и Он приклонился ко мне и услышал вопль мой» (Пс. 39:2). Иными словами, христианская надежда не только простирается за гроб, она есть «жажда возможного»²⁰. Она не есть утопия (этимологически — «неместо», ou-topos), не есть невозможность; напротив, она есть действенный и реалистичный поиск сегодня того, что завтра станет полной реальностью. Надежда уже сейчас, из ткани нашей повседневности может в эту завтрашнюю реальность заглянуть. Надежда питается сближением горизонтов, желанием общности, диалогом ради причастности: противостоять растущему варварству значит уже сейчас готовить завтрашний день, отмеченный более качественным содружеством людей; сражаться за справедливость и мир, практикуя примирение между народами и конфликтующими группами, значит усиливаться сделать другой землю, на которой живем.

Кроме того, надежда отмечена радостью, в соответствии с Павловой заповедью: «Будьте радостны в надежде»²¹ (Рим. 12:12; ср. Рим. 15:13). Предстоящая смерть, могущая омрачать нас, освещена лучом надежды жизни вечной, которую Христос уже открыл: утверждаясь на Пасхе Господней, надежда наполняет верующего радостью, ведет его к «радости, испытываемой в спокойной ясности надежды»[22 Августин, блаж. Комментарий к Псалмам, 91,2.]. Радость эта снисходит от пасхального события, от воскрешения Богом Иисуса Христа, когда отверзлась людям надежда воскресения: «Выйдя поспешно из гроба, они со страхом и радостью великою побежали возвестить ученикам Его» (Мф. 28:8). Радость живет в глубине христианина, жизнь которого «сокрыта со Христом в Боге» (Кол. 3:3). Она неизреченна и славна у тех, кто любит Христа и живет с Ним в тайне веры (ср. 1 Петр. 1:8–9). Эта радость драгоценна для тех, кто принимает собственную ограниченность и делает из своего схождения в смерть восхождение к Отцу — полный надежды путь ко Господу, на встречу с Тем, чьего лица так упорно искал в дни земного существования.

Вместе с радостью надежда нуждается также в постоянстве. Это отлично понимал Павел, когда писал:

Хвалимся и скорбями, зная, что от скорби происходит терпение, от терпения опытность, от опытности надежда, а надежда не постыжает, потому что любовь Божия излилась в сердца наши Духом Святым, данным нам (Рим 5:3-5).
Христиане стремятся надеяться о всех: «Уповаем на Бога живого, который есть Спаситель всех человеков» (1 Тим. 4:10). Да, Он «хочет, чтобы все люди спаслись» (1 Тим. 2:4), Его благодать — «спасительна для всех человеков» (Тит. 2:11)! Посему Церковь не может надеяться лишь о себе, не может внушать христианам какой бы то ни было партикуляризм в надежде на спасение: ее надежда поставлена на служение всему человечеству. Христиане призваны надеяться о всех, праведных и грешных, добрых и злых, образованных и невежд. И более того — о всех тварях, одушевленных и неодушевленных, желая преображения во Христе всего творения.

Настоящий христианин надеется о всех, по примеру Христа, Который пролил собственную кровь, отдал собственную жизнь — «за многих» (Мк. 14:24. Мф. 26:28). Он обещал, что когда будет вознесен от земли, всех привлечет к себе (Ин 12:23). А нам, Своим ученикам, Он оставил заповедь любить друг друга так, как Он возлюбил нас (ср. Ин. 13:34; 15:12), любовью, распространяющейся вплоть до врагов (ср. Мф. 5:44. Лк. 6:27, 35), с сердцем, милующим так же, как сердце Бога (ср. Лк. 6:36).

Жалко мне людей, которые мучаются во аде, и каждую ночь я плачу за них, и томится душа моя так, что жалко бывает даже бесов… Сказал я об этом другому подвижнику… Он вздохнул и сказал: «Я, если бы было можно, всех вывел бы из ада, и только тогда душа моя успокоилась бы и возрадовалась бы» (преп. Силуан Афонский).

Истинно, христианская надежда вечной жизни, жизни, не обезображенной больше смертью, парадоксальна. Но этот парадокс основан на воскресении Иисуса Христа, свершившегося единожды для всех. Это единственная надежда, на которую мы можем твердо опереться (ср. Евр. 6:18; 10:23). Между своей смертью и своим воскресением Иисус проповедовал спасение во аде:

Христос, чтобы привести нас к Богу, однажды пострадал за грехи наши, праведник за неправедных, быв умерщвлен по плоти, но ожив духом, которым Он и находящимся в темнице духам, сойдя, проповедовал (1 Петр. 3:18–19).

Если ж Иисус достиг тех, что находились там, где нет надежды, где одно лишь отчаянье, то это означает, что больше нет ни одной человеческой ситуации, которая не могла бы быть спасена энергиями Воскресшего! Да, спасение в Иисусе, общем Господе (ср. Фил 2:10; 1 Кор. 15:20–28), приходит даже в ад, туда, где больше не было надежды. Смерть — не последнее слово. Есть великая надежда на спасение всего и всех. С бесстрашием мы надеемся на опустошение преисподней, как читаем в Слове на Пасху святителя Иоанна Златоуста:

Встретив Тебя, о Христе, ад огорчился. Огорчился, ибо упразднился… Смерть, где твое жало? ад, где твоя победа? (ср. 1 Кор. 15:55). Христос воскрес и жизнь жительствует!²²