Гуго Сен-Викторский

Дидаскаликон. Об искусстве обучения

 

Есть много людей, лишенных природных способностей¹, так что их разум может усвоить только самые простые вещи. Среди таких людей я вижу две категории. Сначала те, кто осоз­нают свою ограниченность, но выдыхаются, несмотря на все старания. Благодаря постоянной практике и при содействии воли получают они в награду то, что им недостает в трудах. Есть иные люди, кто как только усвоили, что не способны по­нять значительные предметы, тотчас пренебрегают малыми и, пребывая под кровом бездействия, тем более теряют свет ис­тины больших предметов, чем более не входят в изучение ма­лых, где, однако, были бы они сильны. Поэтому говорит псал­мопевец: «Не хотят вразумиться, чтобы делать добро»². Ведь одно дело — не знать, а другое — не хотеть знать. Незнание проистекает от отсутствия способностей, нежелание знать — от развращенной воли. Существует иная категория людей. Те получили при рождении богатство — способности, которые обеспечивают им легкий доступ к истине. Конечно, способно­сти между ними неравномерно распределяются и тем более не все обладают одинаковой добродетелью и волей в делах и уче­нии. Среди них более чем достаточно людей, погруженных в дела и заботы этого мира, отдавшихся порокам и телесным удовольствиям, «зарывших в землю талант Божий»³, ищущих извлечь выгоду из дел мудрости, а не сотворить благой плод. Они поистине достойны презрения. Еще у иных способности не получают развития по несчастью личной судьбы или из-за скромности средств. Тем не менее мы не думаем, что их можно обвинить только за то, что есть много других, которые, как мы видим, достигают плода знания, «страдая от голода или от не­достатка одежды»⁴. Однако одно дело — невозможность учить­ся или, скажу более точно, отсутствие средств для обучения и другое — нежелание образовываться тогда, когда есть на то все средства. Похвально, когда, лишенные источников суще­ствования, мы усваиваем мудрость только добродетелью и, конечно, постыдно, когда мы имеем в изобилии способности и богатства и пребываем в праздном бездействии.

Для того чтобы научиться знанию, в основном существует два средства: чтение и размышление⁵. Чтение занимает первое место в обучении. Настоящая книга исследует правила чтения. В особенности три правила необходимы для чтения: сначала знать то, что мы должны читать, затем в каком порядке следу­ет читать, так сказать, как начинать, как продолжать и, нако­нец, каким образом следует читать. Три предписания изложе­ны по отдельности в этой книге и учат читателя как из мирс­ких, так и Священных Писаний. Следовательно, книга делится на две части, каждая из которых состоит из трех глав. Первая часть включает обучение читателя искусствам; вторая — обу­чение Священным Писаниям. Метод обучения: сначала пока­зывается, что нужно читать, а затем — в каком порядке и как следует читать. Потом следует знать, что надо особенно чи­тать. Книга начинается с перечисления источников всех ис­кусств, то есть с их описания и различия, каким образом каж­дое из искусств является таковым или содержится в другом, по определению до вершины — философии. Затем перечисляют­ся творцы искусств. Потом показано, что нужно читать в ис­кусствах. После этого — в каком порядке и каким образом чи­тать. Наконец, тем, кто уже учится, предписывается правило жизни. Таким образом завершается первая часть книги. Во вто­рой части определяются Писания, которые следует называть Священными, число и порядок священных книг, авторы и зна­чение названий книг. В особенности изучаются Священные Писания, которые являются более необходимыми. Затем: как следует читать Святое Писание тому, кто ищет средства ис­править нрав свой и обычай жизни. И наконец, учение для того, кто исследует знание из любви к нему. Таким образом прихо­дит к завершению вторая часть книги.

Книга первая

Глава I. О происхождении искусств

Мудрость является первой из всего, к чему необходимо стремиться, в Ней пребывает образ совершенного Блага⁶ имеет в виду Сына Божьего, Который есть Мудрость Божья и посредством Которого все вещи были сотворены… или еще он называет “обра­зом” тот Архетип или Идею, которая была в Разуме Божьем и со­гласно которой мир был впоследствии сотворен… Святой Иоанн называет эту Идею и Образ Божий “жизнью”; Платон называет “иде­ями”… Употребление термина “образ” в связи с Христом есть у Павла (Фил. 2:6) и Августина — De civit., dei, VII, IX и Sermo CXVII, De verbisevageliiJohannis, I, 1-3; PL XXXVIII. Col. 662-663» (Taylor. Notes tobookone. N. 1). См.: Hugo, “EpitomeDyndimiphilosophiae”, иное, логическое определение: «Сама мудрость есть то, что истин­но из того, что истинно, а также истинно из того, что не истинно»; в «De sapientiae. anima Christi»: «Он (Слово) был истинным Светом, Который просвящает каждого человека в этом мире (Ин. 1:9). Что это за Слово, если не божественная Мудрость? Что Иоанн назвал Словом, то Павел назвал “Мудростью Божьей” (1 Кор. 1:24)…по­этому Свет есть и Слово есть, и Мудрость Свет есть, поэтому Сло­во Мудрость есть» (PL CXXVI, p. 848C-D); De tribus diebus, XXIV, (PL CXXVI, p. 834. См. такжеAugust., De civit. Dei., (PL XLI VII, IX); De verbis evangelii Joahannis, 1, 1-3 (PL XXXVIII, col. 662-663), (2 Baron, p. 1);]. Муд­рость просвещает человека в том, чтобы тот познавал сам себя, что был он подобен иным тварям, пока не понял, что сотворен быть над ними⁷. В Мудрости просиявшая бессмертием душа, которой достаточно быть самой, обращается к своему началу и познает, сколь недостойно то, что она ищет вне себя. Известна ведь надпись на треножнике Аполлона: gnoti seauton,то есть «познай сам себя»⁸, потому, без сомнения, если бы человек не забыл своего происхождения, знал бы он, что ничто есть все, что подвластно изменению⁹. Изречение, хорошо известное у философов, гласит: «Душа составлена из совокупных частей природы». И Платон в «Тимее» определил энтелехию, с помо­щью которой описывается «субстанция из смешений делимого и неделимого, всеобщее природы того, иного и смешений»¹⁰. Действительно, энтелехия означает элементы и то, что следует из элементов, поэтому в понимании охватывает она невидимые причины вещей, в чувствах же воспринимает видимые в действительности формы. В движении вбирает она два круга: через чувства нисходит к чувственному, через понимание вос­ходит к невидимому, а что касается ее самой, вбирая подобия вещей, возвращается к себе¹¹. Так и душа, которая способна содержать все вещи, соединяется из всех субстанций и всей природы, образ и подобие которых являет. У Пифагора было правило: «Подобное следует познавать подобным»¹², так что если бы разумная душа не была составлена из всех элементов, не имела бы она понятия обо всем. Поэтому говорится:

«Землю мы познаем землистостью, эфир — огнем,

Влагу — текучестью, а наше дыхание — по дуновению»¹³.

Однако нам не следует считать, что люди, вовлеченные в познание вещей природы, имеют чувственное восприятие сущности простых элементов, что та делится на определенное количество частей. В действительности, чтобы оценить удиви­тельную, открытую силу этой сущности, люди считают ее ус­тановленной из всех природ не по составляющим, но по осно­ванию составляющих частей¹⁴. Не следует полагать, что подо­бие всякой вещи приходит из какого-то внешнего места внутрь души. Напротив, сама душа является тем, что находит подобие в себе через свою врожденную силу и собственную доброде­тель. В самом деле, в «Перифизионе» Варрон¹⁵ говорит: «Ни одно внешнее изменение не происходит иначе, чем с необхо­димостью. То, что изменяется или теряет что-либо, чем обла­дало, или получает что-либо извне, что показывает, чем оно не обладало». Мы видим, как взятая извне форма получает образ в подобии, в душе. Когда ремесленник выбивает изображение в металле, то ведь не внешне, а по собственному качеству и естественному свойству металл получает образ. Также гово­рится о душе, отмеченной знаком подобия всех вещей, она есть всл, она получает состав из всего, и она содержит всё не вклю­чением, но по своему свойству и возможностям. Таково досто­инство нашей природы — всем обладать по естеству¹⁶, но по­знавать не одинаковым образом. Действительно, утомленная телесными страстями и ведомая извне чувственными образа­ми душа забыла, чем ей следует быть — она начинает пола­гаться только на то, что видит. Но в обучении мы восстанавливаемся, если действительно мы познаем нашу природу и если мы научимся не искать вовне то, что мы можем найти внутри нас. Самое большое утешение в жизни — это познание Мудро­сти. Тот, кто придет к Ней, будет счастливым, кто будет обла­дать Ею — будет блаженным¹⁷.

Глава II. О том, что познание Мудрости является философией

«Пифагор первым среди всех назвал философией позна­ние Мудрости и предпочел называться философом»¹⁸. Раньше говорили sophos,то есть мудрецы, однако он гораздо точнее называет исследователей истины не мудрецами, но возлюбив­шими Мудрость. Действительно, по большей части всякая ис­тина сокрыта, пока дух не воспылал любовью к ней и не устре­мился на ее исследование, чтобы, преодолев трудности, обрес­ти ее такой, какая она есть. Пифагор поэтому определил зна­ние философии как знание вещей, которые есть и обладают неизменной субстанцией¹⁹. « Философия есть любовь, познание и дружба известным образом с Мудростью»²⁰. «Не с той муд­ростью, которая проявляется в изыскании пользы, как какое- нибудь орудие и практика ремесленника, но с Мудростью, ко­торая не нуждается ни в чем, есть животворящий Дух и Перво­причина всех вещей; есть любовь к Мудрости, есть Свет, Кото­рый познается под действием чистой Мудрости; есть, в извест­ном смысле, воззвание Духа к Самому Себе; есть способ, ка­ким познание Мудрости выглядит как дружба с Божеством и чистым Духом. Следовательно, Мудрость согласуется со вся­кой человеческой душой, удостаивает ее божественного харак­тера, придает ей силу и чистоту, свойственную Своей Приро­де. Отсюда рождается умозрение и познание истины, а также святое и чистое целомудрие действий»²¹. «Вот почему именно для человеческих душ приуготовлено совершеннейшее благо философии, и нам следует начать речь с самих сил души, что­бы изложение обрело правильную нить²².

Глава III. О троякой силе души, и только человек одарен разумом

«Троякая сила души²³, в общем, проявляет себя в расту­щей жизнедеятельности тел. Первая дает жизнь телам так, что, начиная с рождения, тело растет и, питаясь, существует. Вторая сила производит чувственное восприятия. Третьей силой поддержаны дух и разум. Роль первой силы состоит в сотворе­нии тел, питании и удовлетворении их роста, но вне того, что­бы наделять их чувственным восприятием и разумом. Сила эта проявляет себя у трав, деревьев и всего того, что поддержива­ется в земле корнями. Вторая сила является составом и соеди­нением, поскольку, сосуществуя с первой и образуя из нее часть самой себя, она производит суждение с помощью множества образов о воспринимаемых вещах. Действительно, всякое жи­вотное, одаренное способностью чувства, рождается, питается и растет. Чувства различны и числом пять. Так существа, кото­рые только растут, не наделяются способностью чувствовать, тогда как существа, которые могут чувствовать, кроме того растут, и им присуща также первая сила души, которая стре­мится к рождению и питанию. Существа, обладающие способ­ностью чувствовать, воспринимают не только образы тел в виде чувственного образа, но даже когда образ удаляется, когда чув­ственные объекты уничтожаются, эти существа сохраняют об­разы представлений, полученных через чувственность. Живот­ные, в пределах способностей, сохраняют их в памяти более или менее длительный срок. Однако животные обладают об­разными представлениями не иначе, как в смутном виде, не очевидно, так что не могут воспринимать их соединение и со­став. На этом основании они не могут сохранять одинаковую память обо всем, восстанавливать и вспоминать то, что было забыто. О будущем у них нет никакого понятия. Третья спо­собность души усваивает две первых, то есть она связана с пи­танием и чувственностью и использует их как слуг и существа подчиненные. Эта способность всецело основана на разуме и утверждает себя в достоверном восприятии настоящих пред­метов, в разумении отсутствующих, наконец, в исследовании тех, что неизвестны. Только человеческий род располагает этой силой. Ее вовсе нет в чувственном восприятии и в образном представлении, но что внушает воображение, она объединяет и подтверждает через действие, исполненное разумения. Вот почему, как сказано, эта божественная природа далека от того, чтобы удовлетвориться знанием предметов, образы которых восприняты ее чувствами. Воспринимая чувственные образы, она обладает и способностью давать имена отсутствующим предметам, а с другой стороны, предметы, которые она вос­принимает разумением своего ума, она их раскрывает в дан­ном им имени. Есть у этой природы такое свойство, что с по­мощью познания она открывает неизвестное для того, чтобы вопрошать себя в каждом случае не только о том, существует ли то, но еще и что оно есть, а также почему оно есть. В случае, когда сила не имеет представления об этом, она обследует ка­чество каждого свойства неизвестного». Когда это установле­но, она всецело рационально изыскивает, почему они являют­ся таковыми. «Следовательно, поскольку деятельность чело­веческой души нацеливается всегда, чтобы воспринять наличе­ствующую реальность и познать то, что отсутствует, чтобы ис­следовать и открыть то, что неизвестно, — есть две цели, кото­рым сила разумной души посвящает все усилия: одно состоит в познании природы в разумном исследовании, другое — в стрем­лении исполнить на основе знания, какое достойно высокого морального назначения».

Глава IV. О том, что принадлежит философии

Но, я вижу, речи эти вводят в необъяснимый лабиринт²⁴, где трудность порождает не столько путаница в словах, сколь­ко темнота предмета. Мы принялись говорить об исследова­нии Мудрости, и теперь устанавливаем, что она является при­вилегией только природы человека, своего рода, повелитель­ницей людей. Так, если природа диких животных, которые не управляются разумным решением, берет начало от впечатле­ний и чувств и которые, принимая предмет или избегая его, не пользуются каким-либо действием разума, но испытывают импульсивное слепое влечение, то у тех, кто управляется дей­ствием разумной души, нет слепой страсти, но всегда присут­ствует и производит действие Мудрость. Если это ясно уста­новлено, то мы можем надлежащим образом связать с филосо­фией не только исследование, которое производится над при­родой или в науках о нравах, но еще исследование начал всех вещей и всех изысканий людей. Согласно такому допущению, мы можем определить философию так: «Философия есть на­ука, которая в полной мере исследует начала всех человечес­ких и божественных вещей»²⁵, но не стоит подвергать сомне­нию и то, что мы сказали выше: философия есть любовь и ис­следование Мудрости, не той, что пользуется помощью инст­рументов, как архитектура, сельское хозяйство и другие науки такого рода, но как то, что есть «их мудрость, которая есть един­ственное основание вещей». Именно такое действие может со­ответствовать философии в отношении ее начала, исключая, однако, осуществление. Например, скажем о наших предме­тах: начала сельского хозяйства пребывают в ведении филосо­фии, ее действие — в ведении селянина. Впрочем, плоды ре­месленника, если не являются натуральными, то имитируют природу в рациональной форме, благодаря которой осуществ­ляется их подобие природе²⁶. Поэтому мы видим, на каком ос­новании мы можем соединить философию со всеми человечес­кими действиями. И следовательно, обязательно будет столько частей философии, со сколькими предметами она установит связь.

Глава V. О происхождении теории, практики и механики

В человеческих действиях или исследованиях, какими управляет Мудрость, цель и намерение должны направляться на восстановление целостности нашей природы и устранение изъянов, свидетельствующих о слабости, какой подвержена по необходимости наша жизнь. Я постараюсь выразить яснее то, что сказал: в человеке пребывает две реальности: добро и зло, природа и порок. Добро, поскольку является природой, посколь­ку природа повреждена и умалена, должно быть восстановле­но упражнением. Зло, поскольку оно есть порок, поскольку есть повреждение и не есть природа, должно быть изгнано. Если мы не можем полностью избежать порока, необходимо, при­меняя лекарство, по крайней мере, его уменьшить. Что дей­ствительно и необходимо сделать, чтобы восстановилась при­рода и исчез порок. [В свою очередь] двумя способами: знани­ем и добродетелью — достигается целостность природы чело­века, и это является единственным соответствием между нами и высшей божественной субстанцией. Ибо человек есть не про­стая природа, но двойственная субстанция: в соответствие с одной частью, он является совершенным (о чем я скажу ниже), является самим по себе, является бессмертным, но в том, что касается второй части, которая является обреченной на смерть и единственно познаваемой из того, что свойственно чувствам, человек предопределен к смерти и изменению. В таком поло­жении вещи теряют то, что они есть, и это предел вещей, которые имеют начало и конец²⁷.

Глава VI. О трех состояниях вещей

В самом деле, есть среди вещей такие, которые не имеют ни начала, ни конца и которые называются вечными; такие, которые имеют начало и не приходят ни к какому окончанию, которые называются постоянными; такие, которые имеют на­чало и конец и которые являются временными²⁸. В первый ряд мы поставим то, что не является другим, чтобы быть и есть то, что есть; то, причина и действие чего не являются различны­ми; то, что существует только в себе самом, как Творец, един­ственный Создатель природы.

Что существует от другого, или что начинает существо­вать не от себя, а под действием причины, которая предше­ствует тому, чтобы оно начало быть, то есть природа, которая включает весь мир. Эта реальность (второй ряд) делится на две реальности: есть то, что под действием первичных причин для того, чтобы существовать, начинает движение без всякого дви­гателя, одним движением выбора божественной воли и дви­жется неизменно, не принимая участия в конечности или из­менчивости; от нее появляются субстанции вещей, которые греки называют усии²⁹, и все тела надлунного мира, какие на­зываются божественными, поскольку являются неизменными. Третьей частью являются предметы, которые имеют начало и конец, которые не происходят из себя, которые не доходят до бытия самого по себе, но являются произведением природы. Они рождаются на земле в подлунном мире, податливые огню Творца, который спускается как сила, чтобы творить в чувствен­ной реальности³⁰. Именно о них сказано: «Ничто не умирает в этом мире, поскольку не исчезает его сущность»³¹. Действи­тельно, не сущности вещей проходят, но [их] формы³². Когда говорится, что проходит форма, не следует понимать, что ка­кая-то вещь, которая существует, полностью исчезает и теряет бытие. В действительности она изменяется и элементы, кото­рые были соединены, разъединяются; те, что были разъедине­ны — соединяются; те, что были здесь — переходят туда; те, что были в этот момент — живут в другой. И во всем этом бытие вещей не терпит ущерба. Сказано по этому поводу: «Все, что рождается — погибает; все, что растет — приходит в упа­док»³³. И всякий плод природы — все, как оно было в начале, не лишено окончания. Сказано также: «Из ничего ничто в нич­то не может возвратиться»³⁴. Поэтому вся природа имеет пер­вичную причину и постоянное существование. О том же сказа­но: «То, что было ничем, возвращается в ничто»³⁵.

Всякое творение природы в действительности — все, что скрытая причина ведет во времени, — однажды разрушится, и возвратится та активность в место, откуда пришла.

Глава VII. О мирах надлунном и подлунном

Вот почему математики делят мир на две части: одна — над лунной сферой, другая — под лунной сферой³⁶. Мир над­лунный называется природой³⁷, и фактически в нем все устро­ено Высшим законом. Творение подлунной природы — все роды одушевленного бытия, которые, родившись, живут бла­годаря дыханию жизненного духа³⁸, получают питание в дыха­нии невидимых уст, чтобы, родившись, расти и, питаясь, су­ществовать. Имеет также высший мир название «Время» по причине положения и движения звезд, а тот, который находит­ся в нем, — внутренним, временным, поскольку движется в соответствие с высшим движением. Называют еще надлунный мир «Елисейскими полями», по причине постоянного света и отдохновения. А другой называют «Нижним» по причине ко­лебания и смешения веществ, которые здесь действуют³⁹.

Мы достаточно продвинулись вперед, показывая, что человек в той части, в которой он принадлежит изменению, зависит от необходимости; но в той части, которая является бессмертной, он родственен Божеству. Поэтому сказано, что всякое человеческое действие приходит в конце концов к уси­лию: с одной стороны, чтобы восстановить в нас подобие об­раза Божьего, а с другой, чтобы предостеречь от противопо­ложного состояния, которое связано с жизнью, которая, чем дольше продолжается, тем слабее.

Глава VIII. В чем человек подобен Богу

Есть две деятельности, которые восстанавливают в че­ловеке божественное подобие: это созерцание истины и упраж­нение в добродетели. Ибо человек подобен Богу и является разумным и праведным, хотя и подвергается изменениям, тог­да как Бог неизменно Мудр и Праведен.

Есть три рода действий, которые отвечают необходимо­сти такой жизни: первое — удовлетворять естественную по­требность природы в пище; второе — защищаться от невзгод, которые могут приходить извне; третье — применять лекар­ство против той неприятности, какая уже случилась. Следова­тельно, когда говорим мы о намерении восстановить нашу при­роду, то речь идет о божественном действии; когда заботимся о том, в чем нуждаемся по нашей слабости, это — человечес­кое действие. Короче говоря, все действия являются либо бо­жественными, либо человеческими. И вполне уместно мы мо­жем называть одно разумом, потому что оно связано с высшей реальностью, а другое назвать знанием⁴⁰, потому что оно свя­зано с низшей реальностью и требует согласия. Если Мудрость (как сказано выше) определяет все разумные действия, следо­вательно, считаем мы, Мудрость содержит две части: разум и знание. С другой стороны, поскольку разум употребляется для исследования истины и действует для улучшения нравов, то мы различаем в нем две сферы: теорию, которая является со­зерцательной, и практику, которая является активной и кото­рую мы называем этикой, то есть моралью. Знание, поскольку оно свойственно плоду человека, определяется как механичес­кое, незаконнорожденное.

Глава IX. О трех плодах

Действительно, есть три плода: плод Божий, плод при­роды и плод ремесленника, подражающего природе⁴¹. Плод Божий состоит в творении того, чего не было. Поэтому есть слова: «В начале Бог сотворил небо и землю»⁴². Плод природы происходит от того, что было скрыто, по слову: «Да произрас­тит земля зелень, траву, сеющую семя»⁴³. Плод ремесленника состоит в соединении того, что было раздельно, или в разделе­нии того, что было одно, по слову: «И сшили смоковные лис­тья, и сделали себе опоясания»⁴⁴. Действительно, земля не мо­жет сотворить небо, человек не может произвести траву, он, который «не может даже локтя прибавить сверх своего рос­та»⁴⁵. Среди этих трех плодов, соответственно, плод человека не является природой, но ее имитирует, и назван механичес­ким, то есть, незаконнорожден, как ключ, используемый скрыт­но. Было бы долго и утомительно излагать, каким образом плод ремесленника имитирует природу. Однако мы все же можем в качестве примера дать краткое разъяснение. Чтобы отлить ста­тую, следует изучать человека. Перед тем как построить дом, следует принять во внимание [покатость] горы, поскольку (как говорит пророк), «Ты послал источники в долины: между го­рами текут» [воды]⁴⁶. Вершины гор не удерживают воду. Сле­довательно, нужно возводить дом на высоком месте, чтобы он мог выдержать все случаи плохой погоды. Человек, который первым открыл использование одежды, заметил, что каждое живущее существо рождается с некоторым защитным покро­вом, который ему принадлежит и с помощью которого оно пре­дохраняется от опасностей, связанных с естественным состоя­нием. Кора покрывает деревья, перья покрывают птиц, чешуя предохраняет рыб, шерсть — овцу, волосы покрывают тягло­вых и диких животных, панцирь покрывает черепаху, а бивни позволяют слону не бояться дротиков. Так что животные с рож­дения обладают пригодной защитой в их деятельности, и не без основания только человек предстает совершенно безоруж­ным и голым. Значит, существа, которые не умели беречь себя, были защищены природой. Только человек получил исключи­тельно важную возможность производить некоторый опыт: в то время как другие покрываются от природы, он, пользуясь разумом, защищает себя по собственному усмотрению. Дей­ствительно, разум человеческий просиял больше всего в сокры­тии тех вещей, которые не блистали в естественном состоянии. Не ошибается пословица, которая утверждает: «Врожденный голод подгоняет все искусства».

На том основании, мы видим, были открыты наиболее значительные из человеческих творений, какие явились из глу­бин природы и чем восхищает нас художник в бесконечных родах живописи, ткачества, скульптуры и литья.

Глава X. Что такое природа

Мы пользовались не однажды словом «природа», хотя, как говорит Тулий, «трудно определить природу»⁴⁷. Но, кажет­ся, невозможно обойти молчанием значение этого слова, и вовсе не потому, что мы не можем сказать все, что хотелось бы, но нам следует молчать или говорить о том, что мы можем. Изве­стно, что древние много рассказывали о природе, хотя, види­мо, недостаточно, чтобы не о чем было сказать. Сколь возмож­но, я мог бы с их слов высказать несколько суждений. Обычно они придавали этому понятию три основных вида значений, давая каждому свое определение. Первый вид значений, кото­рый выражает это слово, состоит в понятии архетип — прооб­раз всех вещей⁴⁸, которые пребывают в Божественном Духе и на основании которого все вещи получают образ. Древние го­ворили, что природа является для каждой вещи собственной первой причиной, где вещь должна не только быть, но и быть такой, какая она есть. Вот определение, которое обозначает первое значение: «Природа есть то, чему принадлежит бытие всякой вещи»⁴⁹. Во-вторых, говорили они, природа есть соб­ственное бытие каждой вещи в следующем определении: «При­рода, дающая образ всякой вещи, называется их собственным отличием»⁵⁰. В соответствие с этим определением мы говорим: «Природа создает то, что все вещи, обладающие весом, падают на землю; те, которые являются легкими, поднимаются; огонь жжет, а вода течет». И третье определение: «Природа — это огонь, творец, который пребывает в виде силы, способствуя рождению чувственных вещей»⁵¹. Действительно, физики го­ворят, что все сотворяется из тепла и влаги. Как раз в этом смыс­ле Вергилий назвал Океан отцом, а Валерий Соран в описании огня эфира говорит в одном стихе о Юпитере:

«Юпитер всесильный, творец и повелитель вещей,

Отец и мать и истинный бог, единственный и высший»⁵².

Глава XI. О происхождении логики

После того как мы показали происхождение теории, прак­тики и механики, осталось исследовать происхождение логи­ки, которую я отмечаю в конце, поскольку [она] была изобре­тена последней. Другие науки были открыты до нее. Но нужно было, чтобы логика также была открыта, поскольку невозмож­но подобающим образом обсуждать, если сначала не приняты основания, позволяющие говорить в некотором смысле пра­вильно. Ведь как говорит Боэций, «с самого начала, когда древ­ние пытались изучать свойства природы и нравов, они часто ошибались, поскольку не способны были отличить слова и их значения. Во многом то и случилось с Эпикуром, который по­лагал, что мир состоит из атомов, и неверно утверждал, что добродетель пребывает в удовольствии»⁵³.

«Ясно, что так случилось с Эпикуром или с другими отто­го, что неумелая речь принуждала их считать то, что рассуждая они приняли, то и происходит в предмете. Здесь великое заб­луждение. Предметы не включают доводы, какие к ним прила­гаются, как, например, числа. Все, что мы считаем на пальцах, если идет правильно, также обнаруживается в действительнос­ти. Если мы с необходимостью по счету получаем сотню, то сто предметов реально и передают это число. Ничего подобного нет в речи, ибо связь значений (речи) была принята [нами по согла­сию], а не установлена в природе. Поэтому уж точно ошибутся те, кто взялись за исследование природы, оставив в стороне на­уку о речи, если сначала не добиваются знания в суждении, ко­торое, при обсуждении, либо истинно, либо правдоподобно; или если не исследуется суждение, какое может быть воспринято как достоверное или, напротив, сомнительное. Но, конечно, нетлен­ная истина вещей не может быть открыта в суждении. Часто, когда древние впадали в заблуждение, они очищали в дискусси­ях противоречивые высказывания. Невозможно придерживать­ся двух противоположных мнений по одному предмету, чтобы истинным было одно и другое. Результат контрадикторных выс­казываний: невозможно решить, какому из двух суждений не­обходимо верить. Поэтому они решили принять к рассмотре­нию сначала то, что является природой речи, и то, когда она яв­ляется истинной и неизменной. Следует также усвоить то, что обнаруживается в дискуссии и что не очевидно в действитель­ности. Поэтому и есть совершенное знание логики или науки, которая готовит пути для обсуждения видов и различий умозак­лючений, исходя из того, что можно построить умозаключение то истинное, то ложное; умозаключение, которое всегда ложно; умозаключение, которое никогда не ложно». Хронологически логика является последней, но в соответствие с порядком — пер­вой. Именно ее должны изучать сначала те, кто начинает в фи­лософии, потому что здесь познается природа слова и значения предметов, без чего никакое исследование в философии невоз­можно разумно произвести.

Логика берет начало от греческого слова логос, которое обладает двойным значением. Действительно, логос означает речь и рассудок. Что позволяет определить логику как знание о речи и рациональное знание. Рациональная логика называет­ся дискурсивной и состоит из диалектики и риторики. Дискур­сивная логика является родом в отношении грамматики, диа­лектики и риторики. Она содержит в себе все их различия. Вот то, что является дискурсивной логикой, и что мы полагаем на четвертое место в исчислении после теории, практики и меха­ники. Не следует считать в отношении дискурсивной логики, что перед ее изобретением люди не рассуждали и не обменива­лись суждениями⁵⁴. И раньше было распределение высказыва­ний и речи, но поначалу суждения и речь не были сведены в искусство. Не было правил, которые позволяли бы говорить и рассуждать правильно, ибо все знания сначала были практи­кой перед тем, как стать искусством. Но, рассуждая, люди смог­ли перейти от практики к искусству, и что было туманным и не связанным, то сводилось к правилам и определенным предпи­саниям. Люди принялись (как сказано) сводить к искусству обычай, который был по рождению частью случайно, частью по природе. Они исправляли то, что в употреблении было пло­хим, дополняя то, что было ущербным, урезая то, что было слишком большим, и в конце фиксируя каждый шаг правилом и точно установленным предписанием⁵⁵.

Вот таким было происхождение всех искусств. Искусст­ва, которые мы определяем по особенностям обстоятельств. До того как появилась грамматика, люди писали и говорили; до диалектики различали в речи истину и ложь; до риторики при­меняли гражданское право; до арифметики владели наукой чисел; до музыки пели; до геометрии мерили поля; до астроно­мии замечали сезонные изменения по движению звезд. Затем появились искусства. Те брали начало из древних обычаев и явились высшим и лучшим по отношению к ним. Наступает момент изложить, кто были изобретателями всяких искусств, где и когда они жили, каким образом названные науки обрели свое происхождение по их милости. Но я хочу прежде распо­ложить эти науки одну за одной, производя разделение фило­софии.

Следовательно, нам необходимо кратко изложить суть того, что сказано выше, чтобы сделать более удобным переход к тому, что идет дальше. Мы уже сказали, что есть только че­тыре вида знания, которые содержат остальное: теория, кото­рая исследует созерцательную истину; практика, которая рас­сматривает науку о нравах; механика, которая управляет дей­ствиями этой жизни; наконец, логика, которая формирует зна­ние о правильной речи и углубленной дискуссии. Было бы не­лишним приложить к пониманию души эту четвероякость, ка­кую древние уважительно употребляли в клятвах: «Во имя того, кто нашей душе дает число четыре»⁵⁶.

Какие науки содержатся в философии? Каково, кроме того, их взаимное соподчинение? Вот то, что мы сейчас долж­ны показать, вкратце повторив определение философии.

Книга вторая

Глава I. О различении искусств

«Философия есть любовь к Мудрости, которая, не испы­тывая недостатка ни в чем, есть Дух, исполненный жизни, и Первое основание вещей»⁵⁷. Это определение больше, чем по­зволяет этимология слова. Действительно, по-гречески — philos, по-латински — phileo— любовь, и sophia— мудрость, поэто­му философия означает любовь к мудрости. Что касается при­бавления: «не испытывая недостатка ни в чем, есть Дух, ис­полненный жизни, и Первое основание вещей», — то этим от­мечается божественная Мудрость, о которой говорится, что Она не испытывает недостатка ни в чем, потому что не содержит ничего неполного, но включает в себя одновременно прошлое, настоящее и будущее. «Дух, исполненный жизни», так называ­ется потому, что то, что однажды было в божественном разу­ме, никогда не предается забвению. «Первое основание вещей», потому что в полноте и по Его подобию создано. Некоторые утверждают, что то, отчего действуют искусства, пребывает всегда⁵⁸, а действуют искусства, — полагают они, — чтобы восстановилось в нас божественное подобие, которое в нас есть образ, а в Боге — Природа, и чем больше мы соответствуем Ей [Природе], тем более мы мудры⁵⁹. Ибо тогда начинает в нас светить то, что всегда в Его разуме, что в Нем неизменно пре­бывает, а в нас проходит. Другое определение: «Философия есть искусство искусств, наука наук»⁶⁰, то есть то, к чему стре­мятся все искусства и все науки. Можно назвать искусством знание, «которое состоит из предписаний и правил»⁶¹; как и в Писании — наукой, знание которого считается полным в том, что является учением⁶². Можно еще говорить об искусстве, «ког­да дело идет об исследовании предмета из области правдопо­добного мнения»; о науке же [можно говорить], когда «мы ис­следуем в достоверных суждениях реальность, которая не мо­жет быть иной, чем она есть. В этом и состоит различие между Платоном и Аристотелем, то есть различие между искусством и наукой»⁶³. Или, искусством можно назвать то, что реализует­ся в материале и открывается в произведении, например, в ар­хитектуре; в то же время наукой то, что состоит в исследова­нии, которое открывается в умозаключении, как в логике. Или определение: «Философия есть размышление о смерти, исполь­зуемое чаще христианами, которые, поправ мирскую суету, ведут жизнь согласно учению, уподобляясь той [жизни], какая будет в будущем»⁶⁴. Еще определение: «Философия есть на­ука, которая исследует с наибольшей вероятностью, пользуясь началами всех божественных и человеческих вещей»⁶⁵.

Таким образом, начало всякого исследования касается философии, но практика вовсе не является философской. Вот почему говорится, что философия некоторым образом отно­сится ко всему. Философия делится на теорию, практику, ме­ханику и логику. Четыре части содержат все знание. Теория считается умозрительной; практика — деятельной и называет­ся этикой, то есть моралью, и относится к тому, как нужно дей­ствовать во благо; механика — незаконнорожденной, посколь­ку [она] касается произведений человека; логика названа дис­курсивной, потому что исследует слова. Теория делится на те­ологию, математику и физику. Это разделение установил Боэ­ций в других словах, когда разделил theoricenна умозритель­ную, умопостигаемую и естественную⁶⁶, определяя теологию умозрительной, математику умопостигаемой и физику есте­ственной. В общем, умозрительную он определяет так.

Глава II. О теологии

«Умозрительное есть то, что, пребывая всегда в Едином, подобно Ему в Его божественности, и не может быть познано чувствами, но духом и разумом»⁶⁷. «Эта реальность строится из углубленного созерцания Божия, из нетелесного характера души и относится к истинной философии. Греки ее называют теологией». Теология означает речь, касающуюся божествен­ных предметов, поскольку theosпереводится как Бог, а logosкак речь или рассуждение. Поэтому теология, это «когда мы рассуждаем о глубочайшем проникновении в несказанную при­роду Бога или о духовных творениях»⁶⁸.

Глава III. О математике

Математика означает теоретическое знание. Однако, если t— не аспираторное, Matesis,то [слово] переводится как суе­та и означает суеверие тех, кто определяют человеческую судь­бу по звездам. Вот почему мы называем их математиками. Когда th— аспираторное, Mathetis,[слово] означает науку. «Речь идет о науке, в которой определяется абстрактное количество». Мы говорим «абстрактное количество, когда мы различаем разу­мом материю или другие акциденции, чтобы исследовать по одному основанию, как счисляемое и несчисляемое»⁶⁹. Это де­лает только наука, а не природа. Боэций называет ее «умопос­тигаемой, такой, какая в первой умозрительной части позна­ния есть способность понимать или умопостигать то, что при­надлежит всем небесным предметам высшей божественности, но также и все то, что в подлунном мире делает душу более счастливой, субстанцию более чистой и, наконец, что является областью человеческих душ, которые [в свою очередь] принад­лежат умозрительной субстанции, но от соприкосновения с телами переродились из умозрительных в умопостигаемые [со­стояния]. В последнем случае души не столько познают [вне­шний предмет], сколько познают себя и становятся столь бо­лее блаженными в чистом разумении, сколь ближе к умозри­тельному»⁷⁰. Действительно, природа духовных начал и душ, поскольку является нетелесной и простой, принадлежит умоз­рительной субстанции, но поскольку эта природа опускается не единожды до чувственных предметов, чтобы ощущать по­средством чувств и воспринять подобие посредством образов, то в некотором смысле она оставляет простоту, чтобы принять начало сложности. Во всяком случае, не следует считать про­стым то, что уподобляется сложному. Следовательно, вещь в различных аспектах является умозрительной и умопостигае­мой. Умозрительной — потому что нетелесной природы и не может быть познана чувством; с другой стороны, умопостига­емой, поскольку является подобием чувственного, тем не ме­нее, не будучи чувственным. Является умозрительным в дей­ствительности то, что по природе нетелесно и не может быть воспринято чувствами. Является умопостигаемым то, что по­лучено через разум, но и не только через него, а потому что разум обладает воображением и чувственностью, через кото­рые воспринимает то, что принадлежит чувствам. Касаясь тел, умопостигаемое оставляет первородство и, истекая из невиди­мых образов тел, благодаря чувственной перцепции, притяги­ваясь к ней, касаясь ее, умопостигаемое теряет простоту так часто, как получает качества противоположной (чувственной) перцепции. Явив же разделение и поднимаясь к чистой разум­ности, умопостигаемое соединяется в единство и становится блаженнее через причастность умозрительной субстанции.

Глава IV. О четверичности души

Само число указывает на причину возрастания и убыва­ния⁷¹. Ты говоришь: «Три раза по одному равно трем». Ты говоришь: «Три раза по три равно девяти». Ты говоришь: «Три раза по девять — двадцать семь». Ты говоришь: «Три раза по двадцать семь равно восьмидесяти одному». Вот на четвертой ступени тебе встречается единство начала. И то же самое, как ты видишь, будет, если проследить множество до бесконечно­сти: на четвертой ступени всегда выявляется единство. Поистине простую сущность души мы выражаем единством, кото­рое само по себе является нетелесным⁷². Собственно, троич­ность связана неразрывной связью с единством и относится к душе; как и четверичность, поскольку есть две половины, свя­зана точно так же с телом.

Итак, первое возрастание души является движением в добродетельную троичность от простой сущности, которая представляется протяженной монадой, которая, в свою очередь, в желании желает нечто; в гневе ненавидит другое; посредством разума осуществляет различие между ними. Считается, что монада переходит в триаду, поскольку по естеству всякая сущ­ность преобладает над собственной силой. И наоборот, то же самое единство: разум, гнев, желание, — могут быть тремя ча­стями единства души, поскольку в субстанции разум — не что иное, как душа; гнев не что иное, как душа; желание не что иное, как душа, и есть то, что является единой субстанцией и получает название по функции различных сил⁷³.

После троичности душа опускается через второе движение и нисходит к музыке человеческого тела, которая, в свою очередь, состоит из девяти частей, поскольку в человеческом теле девять отверстий, через которые в пределах естественного равновесия проникает и выходит то, посредством чего тело растет и управля­ется. И здесь также есть порядок, поскольку естественным обра­зом душа обладает силами и затем соединяется с телом.

В третьем движении возрастания через чувства душа рас­пространяется вне себя самой в видимое движение, которое изображается посредством двадцати семи — числа значитель­ного; и в этом трояком измерении подобия душа рассеивается в бесконечных действиях.

В четвертом движении возрастания душа отделяется от тела, для того чтобы возвратиться в чистоту и простоту⁷⁴. Сле­довательно, в четвертой множественности, где трижды двадцать семь возрастает до восьмидесяти одного, появляется мо­нада в высшей точке, для того чтобы со всей очевидностью воссиять после окончания жизни, означенной восьмьюдесятью одним годом, и возвратиться к единству простоты, которое она оставила, когда спустилась, чтобы управлять телом.

И пусть предел жизни будет отмечен природой восьмиде­сяти, как это и утверждал псалмопевец: «Дней лет наших семь­десят лет, а при большей крепости — восемьдесят лет; и самая лучшая пора их — труд и болезнь»⁷⁵. Четверичное движение возрастания следует понимать как четверичность души. Четве- ричность души определена в [ее] отличии от четверичности тела.

Глава V. О четверичности тела

И точно так же тело передает четверичность. Как монаде соответствует душа, так двоичность телу. Ты говоришь: «Дваж­ды два четыре». Ты говоришь: «Дважды четыре восемь». Ты говоришь: «Дважды восемь равно шестнадцати». Ты говоришь: «Дважды шестнадцать равно тридцати двум». В этой четвер­той позиции ты также встречаешь то же число, бинарность множества, и если продолжишь до бесконечности, без сомне­ния, придет четвертая ступень двоичности и откроется двоич­ность. Вот то, что является четверичностью тела, в которой дается уразуметь, что всякий состав из элементов, подвержен­ных разложению, сам подвержен разложению⁷⁶. Я думаю, те­перь достаточно ясно ты видишь, как души нисходят от умоз­рительного к умопостигаемому, когда опускаются от чистоты простой разумности, которая не затемнена телесным образом, к представлению видимого образа и снова становятся блажен­ными, когда, явив разделение, собираются в простом источни­ке своей природы и соединяются с лучшими образами, какие составляют источник. Скажу более ясно: умозрительное в нас есть то же, что разумность, а умопостигаемое то же, что вооб­ражение. Разумность есть достоверное познание начал вещей, то есть Бога, идеи, вещества, нетленных субстанций. Вообра­жение есть память чувств телесных образов, связанных с ду­шой, [где] начало познания не содержит ничего достоверного. Чувственность в теле есть претерпевание души от привходя­щих извне качеств⁷⁷.

Глава VI. О квадривиуме⁷⁸

Поскольку, как сказано выше, собственный [объект] ма­тематики есть то, что связано с абстрактным количеством, то, соответственно, следует, рассмотреть различные ее виды. Аб­страктное количество есть не что иное, как видимая форма ли­нейной величины, выраженная в душе⁷⁹, которая пребывает в воображении и обладает двумя частями: одна — протяженность, как дерево, камень, и называется величиной; напротив, другая — делимая, как народ, толпа, называется множеством. Кроме того, есть множества сами по себе, такие, как три, четыре, или в от­ношении другого, относительные множества, такие, как двой­ной, половина, один и одна треть и т. д. Среди величин одни являются подвижными, как сфера Мира, а другие — непод­вижными, как Земля. Арифметика рассматривает множества сами по себе. Музыка — относительные [множества] в отно­шении другого. Геометрия предполагает знание неподвижной величины. Компетенция, которую отстаивает астрономия, есть наука о подвижной величине. Отсюда математика подраз­деляется на арифметику, музыку, геометрию, астрономию.

Глава VII. Об арифметике

Греческое слово aresпереводится на латинский язык как добродетель, rithmusnumerous.Отсюда arithmeticaи означает добродетель числа, которая состоит в том, что все образова­лось по его подобию⁸⁰.

Глава VIII. О музыке

Музыка берет имя от воды, поскольку всякое благозву­чие, euphonia,то есть хорошее звучание, не может быть без влажности⁸¹.

Глава IX. О геометрии

Геометрия переводится как измерение земли⁸². Эта на­ука была открыта египтянами. Так как Нил в своем течении выносил за межевые столбы грязь и производил затопления, люди принялись мерить землю шестом и веревкой. Впослед­ствии самые мудрые из них распространили эти методы изме­рения длины на воду, небо, пространство и всякий протяжен­ный предмет.

Глава X. Об астрономии

Как известно, астрономия и астрология различаются в том, что астрономия берет имя от определения звезд, в то вре­мя как астрология называется так, поскольку речь идет о звез­дах⁸³. Действительно, переводится nomiaкак закон, а logosкак речь. Таким образом, астрономия является наукой, которая определяет законы звезд и небесные обращения, изучая зоны, циклы, движение, восход и положение небесных тел. Отсюда и основа имени. Астрология рассматривает звезды, изучая рож­дение, смерть и всяческие иные события, которые отчасти ес­тественны, отчасти фальшивы. Астрология является естествоз­нанием, когда занимается состоянием тела, которое изменяет­ся в зависимости от небесных тел, — здоровья, болезни, бури, хорошей погоды, плодородия и бесплодия. Она является суе­верием, когда применяется к событиям двусмысленным или зависимым от свободного выбора и которые отчасти изучают математики.

Глава XI. Об арифметике

Арифметика составляет область четных и нечетных чи­сел⁸⁴. Есть числа четные и нечетные из разряда парных. А иные являются четными из разряда непарных. Есть три вида нечет­ных чисел: во-первых, число, которое является первым и одно­составным; во-вторых, число, которое является вторым и мно­госоставным; в третьих, число, которое является вторым, само по себе многосоставным, но первым и односоставным в срав­нении с другими.

Глава XII. О музыке

Есть три вида музыки: мира, человека и инструменталь­ная. Музыка мира пребывает в элементах, планетах, во време­нах. В элементах есть музыка в весе, в числе, мере⁸⁵. В плане­тах есть музыка в положении, движении, природе. Музыка вре­мени есть в днях с чередованием света и тьмы, в месяцах с воз­растанием и убыванием луны, в годах с чередованием лета, весны, осени, зимы.

Музыка человека есть в теле, душе, в соединении того и другого. В теле есть музыка в питании, которая позволяет рас­ти и накладывается на все живые существа; музыка в жидко­стях, соединение которых позволяет человеческому телу су­ществовать, какая является общей для всех живых существ, одаренных чувственностью; в третьих, есть инструментальная музыка, которая особенно согласуется с существами, одарен­ными разумом и находится в области механики. Она хороша, если существа, одаренные разумом, не переходят меры, то есть не разжигают страсти там, где необходимо поддержать слабо­сти человека⁸⁶. Как передает Лукан в эклоге Катону:

«Для Катона праздновать — это утолить голод,

Большое жилище — крыша, чтобы переждать плохую погоду,

Дорогая одежда, широкая тога на плечах,

Только по обычаю римского квирита»⁸⁷.

Музыка в душе находится отчасти в добродетелях: спра­ведливости, сострадании, умеренности; отчасти в силах души, таких как разум, гнев, желание⁸⁸. Музыка, которая пребывает между телом и душой, есть гармония естественной дружбы, через какую душа связана с телом не цепями, а склонностями, что дает телу движение и чувствительность; музыка дружбы, в соответствие с которой «личность никогда не гневается на себя»⁸⁹. Музыка эта состоит в том, чтобы любить плоть, но еще больше дух, и что касается того, чтобы тело было утешено, а добродетель не разрушалась.

Музыкальная гармония свойственна ударным и струн­ным инструментам, другая гармония — духовым инструмен­там, как флейта или орган, третья гармония — в голосе, в пе­нии и песне. Есть три рода музыкантов: один сочиняет песни, другой исполняет на музыкальном инструменте, третий судит о песнях и инструментальной музыке⁹⁰.

Глава XIII. О геометрии

Геометрия имеет три части: планиметрию, альтиметрию и космиметрию⁹¹. Планиметрия определяет поверхность, то есть длину и ширину, и простирается впереди, сзади, справа и сле­ва. Альтиметрия определяет высоту и относится к тому, что есть над и под. Действительно, мы говорим: море высоко, то есть глубоко, или дерево высоко, то есть величественно. Кос­мос переводится как мир, к которому мы применили космиметрию, то есть меру мира. Эта последняя наука измеряет сфе­рические предметы, то есть в форме шара или круга, как мяч или яйцо. Космиметрия названа сферой мира на основании со­вершенства не потому, что она использует только меру мира, но потому, что сфера мира является более достойной среди сферических объектов.

Глава XIV. Об астрономии

Не противоречит тому, что мы отнесли выше исследова­ние неподвижной величины к геометрии, исследованию вели­чины подвижной — к астрономии, поскольку сказали в поряд­ке начального исследования, что геометрия называется изме­ряющей землю. Можно сказать, что геометрия с неподвижной геометрической точки исследует в сфере мира, то есть в облас­ти частей света и небесных орбит. Действительно, геометрия не рассматривает движение, но пространство. Напротив, то, что рассматривает астрономия, является подвижной сферой⁹², то есть движение звезд во временных интервалах. Скажем более обобщенно: областью геометрии является неподвижная вели­чина, а областью астрономии — величина подвижная. На са­мом деле существуют два исследования одних и тех же объек­тов: одно созерцает то, что пребывает, другое наблюдает за тем, что проходит.

Глава XV. Определение квадривиума

Следовательно, арифметика есть знание чисел. Музыка есть различение звуков и голосов. Музыка, или, иначе говоря, гармония, является множеством различий, сведенных к едино­му согласию. Геометрия является наукой о неподвижных ве­личинах и созерцательном описании, посредством которого следует определять границы чего-либо. Иначе, геометрия яв­ляется источником чувственного и началом определенного. Астрономия — наука о движении и вращении небесных тел в пространстве в период времени⁹³.

Глава XVI. О физике

Физика стремится исследовать причины вещей в деятельности и действие вещей по их причинам⁹⁴.

«Отчего колебания земли, сила, вздымающая глубокие моря, Сила растений, нрав диких животных,

Всякого рода кусты, камения и ползучие растения»⁹⁵.

Physis переводится как «природа», поэтому в определе­нии теории, как мы видим выше, Боэций назвал физику наукой о природе⁹⁶. Называют ее также physiologia,то есть речью, ка­сающейся природы и определяющей ее причины. Иногда по­нимают физику в широком смысле, равнозначной теории. По­этому некоторые делят философию на три части, то есть на физику, этику и логику⁹⁷. Это деление не содержит механики. Философия здесь ограничивается физикой, этикой и логикой.

Глава XVII. Особенности каждого искусства

Хотя все искусства ведут к единому пониманию филосо­фии, но идут туда не одним путем. Каждое [искусство] облада­ет собственной областью исследования, которая и отличает их друг от друга. Область логики пребывает в предмете, в кото­ром исследует порядок вещей с помощью умозаключения, ко­торое либо не смешивается ни с вещами, ни с их подобием, либо исследует с помощью связи, и тогда понятия смешивают­ся, но не с вещами, а с их подобием. Таким образом, логика изучает виды и роды вещей⁹⁸.

Особенность математики в том, чтобы рационально, а не в спутанном виде изучать реальности, которые представляют­ся неочевидными. Например, в реальности мы не находим ли­нии без поверхности и без массы. Действительно, не существует тела, которое обладало бы только длиной, без ширины и глу­бины. Во всех телах есть три измерения. Разум изучает линии вне поверхности и вне плоскости, в самом по себе чистом и абстрактном состоянии. И это то, что является собственнос­тью математики. Не потому, что реальность есть или может быть таковой, но потому, что разум изучает реальность не та­кой, какая она есть, но какая она может быть — не в ней самой, но в связи с разумом, то есть как если бы разум предположил, что она есть. С этой точки зрения мы говорим, что при посто­янстве количество убывает в бесконечности и при делимости количество возрастает в бесконечности. Жизнедеятельность разума такова, что он разделяет всю длительность на множе­ство длительностей, всю ширину на множество ширины и т.д., даже если те не имеют прерывания, разум создает его⁹⁹. Соб­ственная область физики есть исследование всего, что наличе­ствует и является несмешанным в смешанном состоянии. Дей­ствительно, реальные действия телесного мира не являются чистыми, но смешанными в сравнении с чистыми действиями, которые физика и исследует в состояниях чистых, хотя тако­вые не встречаются. Она углубляется в чистую реальность огня, земли, воды, воздуха после изучения природы каждого из них, исходя из совокупности их действий. Не следует игнорировать тот факт, что только физика исследует в собственном виде сами по себе вещи¹⁰⁰, тогда как все другие науки исследуют понятия о вещах. Логика исследует само понимание в соответствии с правилами высказываний. Математика исследует в соответ­ствии с числовым составом. Вот почему логика пользуется чи­стым разумом, тогда как математика прибегает к воображению, отсюда она не доходит до истинно простого. Потом логика и математика предшествуют физике в порядке знания и играют для нее роль орудия, которое можно употребить до того, как пускаешься в физические изыскания. Отсюда необходимо, что­бы логика установила поле исследования физики не в реально­сти, где опыт является обманчивым, а в разуме, где пребывает несокрушимая истина. После этого физика опустилась бы под водительством разума до земли [твердой основы] опыта¹⁰¹. Сле­довательно, после того как мы показали разделение теории, установленное Боэцием, повторим и кратко рассмотрим иное, что согласуется с ней, чтобы сопоставить определения двух понятий.

Глава XVIII. Сокращенное изложение предыдущего

Теория делится на теологию, математику и физику; тео­рия делится на умозрительную, умопостигаемую и естествен­ную, или теория делится на божественную, ученую и филоло­гическую¹⁰². Итак, теология является умозрительной и боже­ственной; математика — умопостигаемой и ученой; физика — естественной и филологической. Некоторые могут подумать, что три части теории представлены мистически под именем Паллады, которая почитается как богиня мудрости. Говорится

Tritonia  или Tritoona— троякое познание: знание Бога, кото­рое мы называем умозрительным; знание о душе, которое мы называем умопостигаемым; и знание о теле, которое мы назы­ваем естественным¹⁰³. Из этих трех мы составляем знание и называем (его) мудростью. Однако мы могли бы надлежащим образом связать мудрость с иным, то есть с этикой, механикой и логикой. Мы же называем рассудительностью или знанием логику по причине красноречия слова, механику и этику — оттого, что те обращают внимание на нравы и на труд. Но только теорию, поскольку она есть рассмотрение истины, мы называ­ем мудростью.

Глава XIX. А равно и разделение практики

Практика делится на индивидуальную, частную и обще­ственную¹⁰⁴. Иными словами, на этику, экономику и политику, или еще: моральную, хозяйственную и гражданскую. Одной является практика индивидуальная, моральная и этическая; практика частная, хозяйственная и экономическая; практика общественная, гражданская и политическая. Oeconomusпере­водится как хозяйственник, отсюда oeconomia— хозяйство. Слово polis— греческое, передается латинским civitas— граж­данство, отсюда политический, то есть гражданский. Когда мы полагаем, что этика является частью практики, следует пони­мать этику в узком смысле, как нравы каждого человека в от­дельности, что тоже практика, и она является индивидуальной.

Поэтому индивидуальная практика является практикой, которая, заботясь обо всем, возвышается и возрастает по мило­сти всех добродетелей, не допускает ничего в личной жизни, что не радовало бы; не делает ничего, о чем будешь сожалеть. Частная практика является практикой, которая управляет де­лами дома, распределяя все по соразмерности поступков. Об­щественная практика берет ответственность в общественных делах, удовлетворяя всех разумностью предвидений, справед­ливым равенством, твердостью и смелостью, терпением и са­мообладанием. Индивидуальная практика касается личности, частная практика — отцов семейств, политика — управителей городов. Практика называется деятельной, поскольку произ­водит свои действия в вещах; иная же называется моральной, поскольку управляет нравами и устанавливает правила, каса­ющиеся добродетели. Мы называем хозяйственным то, когда дела дома ведутся разумно. Считаем политическим то, что по­лезно городу и округе.

Глава XX. Разделение механики на семь видов знания

Механика содержит семь видов знания: ткачество, ору­дия и инструменты, навигация, сельское хозяйство, охота, ме­дицина, театр. Три из них касаются внешнего одеяния [челове­ческой] природы, того, благодаря чему природа предохраняет­ся от случайностей; четыре касаются внутреннего одеяния и дают то, что, питая и вскармливая, поддерживает [человечес­кую] природу. Здесь подобие тривиума и квадривиума, посколь­ку тривиум исследует слово, которое является извне, а квадри- виум — разумные основания, которые являются внутренними. Вот семь служанок, которых Меркурий получил в приданое за Филологию, поскольку все человеческие действия на службе красноречия, которое пребывает рядом с мудростью. Как гово­рит о знании красноречия Туллий в книге «О риторике»: «Че­рез красноречие жизнь становится уверенной, достойной, из­вестной, приятной. Ибо от него происходят для государства наиболее великие выгоды, потому что руководительницей крас­норечие имеет мудрость. Те, кто усвоили красноречие, приня­ли славу, честь и достоинство. И для ее друзей здесь опора са­мая достоверная и самая верная»¹⁰⁵. Называются эти науки ме­ханическими, то есть незаконнорожденными, поскольку каса­ются произведения ремесленника, который заимствует форму у природы. А другие же семь наук называются свободными, оттого что требуют свободного духа, так сказать, бодрого и развитого, поскольку со всяческим тщанием отстаивают при­чину вещей. Может быть, поэтому в древности им посвящали силы только люди свободные, так сказать, благородные, тогда как плебеи и незнатные занимались механическим искусством из-за его ручного труда. Древние, будучи далеки от того, что­бы оставлять всякую область без исследования, пожелали все заключить в правила и предписания. Механика, — говорили они, — является знанием, при помощи которого осуществля­ется изготовление всех вещей¹⁰⁶.

Глава XXI. Первое: ткачество

Изготовление сукна и льняной ткани составляет всё дей­ствие ткачества, подготовку и кручение ниток, и это происхо­дит вручную, с помощью иглы, веретена, шила, клубка, греб­ня, катушки, щипцов и других всякого рода инструментов. Используют льняные и шерстяные ткани, всякую шкуру с во­лосами и без, коноплю, пробку, тростник, волос и пух, матери­ал такого рода, который может служить изготовлению одежд, покрывал, платков, плащей, седел, ковров, занавесов, горшков, ситечек, веревок, канатов; не следует забывать солому, из ко­торой обычно люди делают шапки и корзины. Все это имеет отношение к изготовлению ткани и ткачеству.

Глава XXII. Второе: орудия и инструменты

Во вторую очередь орудия и инструменты. Иногда назы­вается орудием всякого рода инструмент. Так говорится: «ору­дие войны», «корабельные орудия», так сказать, инструменты войны и корабельная оснастка. Но в собственном смысле воо­ружение есть то, посредством чего мы защищаемся, как то: щит, панцирь, шлем, или с помощью чего нападаем: меч, секира, копье. Метательное орудие является оружием, какое мы мо­жем метать, такое, как дротик или стрела. Понятно, орудие — от руки, поскольку орудие, которое мы применяем против тела, помещается в руке. Считается tela,от греческого слова telon, удлиненный — продолжение чего-либо; отсюда protelare— удлинить. Следовательно, орудия — знание инструментов, не только тех, какие употребляется в качестве инструмента, но тех, что делается с помощью орудия (я бы сказал) из предвари­тельного материала: камня, дерева, металла, глины. Эта область знания составляет два вида: архитектуру и ремесло. Архитек­тура делится на строительство из камня и имеет отношение к каменных дел мастерам и строителям, и на изготовление пово­зок, и имеет отношение к каретникам и плотникам. Все ремес­ленники этого рода работают при помощи рубанков, топоров, винтов, крюков, пил, лесов, тисков, мастерков, уровней, отве­сов, чеканки, шлифовки, скребка, угла, гипса. И в каком-либо материале: глине, кирпиче, камне, дереве, кости, гравии, изве­сти, гипсе, других материалах, используемых соответственно.

Ремесленники делятся на кузнецов, когда, выковывая металл, делают из него форму, плавильщиками мы называем тех, кто, используя плавку, стараются придать форму материалу¹⁰⁷.

Глава XXIII. Третье: мореплавание

Мореплавание включает всякие усовершенствования, про­дажу, обмен товарами, местными и иностранными. Мореплава­ние самым непосредственным образом связано с риторикой, поскольку красноречие особенно необходимо в этой профессии. Потому и приписывается красноречие Меркурию, kirrius,то есть господину, хозяину торговцев¹⁰⁸. Торговля проникает в скрытые места мира, достигает невиданных берегов, переходит страш­ные пустыни и осуществляет общение человечества с варварс­кими народами на незнакомых языках. Развитие торговли со­единяет народы, утихомиривает войны, утверждает мир и зас­тавляет личные богатства повернуть к общей пользе.

Глава XXIV. Четвертое: сельское хозяйство

Сельское хозяйство составляет четыре вида: полевые ра­боты, связанные с посевом; насаждения, относящиеся к высад­ке деревьев, виноградника, фруктового сада, леса; скотовод­ство на пастбищах, лугах, оставленных землях; огородничество на ухоженных землях, сады и цветники.

Глава XXV. Пятое: охота

Охотничий промысел подразделяется на охоту на диких животных, птицеловство и рыболовство. Охота на диких жи­вотных практикуется многими способами: с помощью силков, западней, ям, луков, стрел, рогатин, облав, задымления, собак, соколов. Ловля птиц осуществляется с помощью сетей, сил­ков, веревок, лука, смол, крючка. Рыбная ловля практикуется с помощью сети, невода, крюков, дротиков. Промысел ведется с целью приготовления пищи, изысканных блюд и напитков. Если промысел связан с одной частью [охотой], то это оттого, что в древности обычно мы питались продуктами охоты. Так и се­годня в некоторых местах, где употребление хлеба очень ред­ко, питаются мясом и пьют вино, смешанное с водой.

Есть два вида пищи¹⁰⁹: хлебнаяпищаимясная, рыбнаяииная. Хлеб берет свое имя от ponis,либо от того, что кладется

на столы, либо от греческого слова pan,что означает всё, пото­му что всякий добрый пир не обходится без хлеба. Есть много сортов хлеба: пресный, квашенный, печеный в золе, поджарен­ный, пористый в галетах, в виде пирога, сладостей, хлеб фор­мовой, с крахмалом, из пшеничной муки мелкого помола и многое другое.

Мясная, рыбная и иная еда — то, что употребляется с хлебом, мы можем назвать пищей. Есть множество ее видов: мясо, мясные и рыбные приготовления, винегреты, деликате­сы, овощи, фрукты. Из мяса одно является вареным, другое — жареным, сырым, соленым. Иное мясо — окорочка, ветчина, грудинка, сало, жир.

Есть множество видов приготовленных блюд: луканские колбаски, винегреты, паштеты, галатийские пироги и все другие блюда, какие старший повар может вообразить. Молочные про­дукты состоят из молока, молозива, сметаны, масла, сыра, сыво­ротки. Что касается овощей и фруктов, то кто может сосчитать их число? Из приправ, одни — горячие, другие — холодные, горь­кие, приятные, сухие, сочные. Среди питья одно — только питье, то есть что утоляет жажду, как вода, а другое является напитком и пищей, то есть удовлетворяет во всем, как вино. Более того, из того, что является пищей, некоторые являются пищей по приро­де, как вино и всякий бродящий напиток, другие — по случаю [приготовления], как ячменный квас или пиво. Следовательно, охота связана со всякого рода службой пекарей, мясников, пова­ров, трактирщиков.

Глава XXVI. Шестое: медицина

Медицина делится на две части: «по признакам заболева­ния и по способам лечения»¹¹⁰. Признаков бывает шесть: наруж­ные, движение и покой, голод и пресыщение, питание, сон и бодрствование, состояние души. Называют признаками заболе­вания те, которые создают и сохраняют здоровье, когда уравно­вешены, в противном случае образуются заболевания. Состоя­ния души названы признаками здоровья или болезни, поскольку провоцируют иногда постоянную горячность, как гнев; сладость, удовольствие или противоположное — неудовольствие порож­дают скрытность, ужас, страх, вялость, сходную с тоской. Есть в них нечто, что провоцирует такую естественную добродетель внешнего и внутреннего свойства, как печаль. Все способы ле­чения в медицине являются или внутренними, или внешними. Внутренние, когда лекарства вводятся в рот, ноздри, уши или когда принимаются в микстуре, как рвотное или порошки, кото­рые мы принимаем с пищей, в мази или с помощью всасывания. Внешние, когда принимаются притирки, припарки, пластыри. Хирургия бывает двух видов: один (вид), когда действуют на плоть и режут, колют или прижигают; другой является хирурги­ей кости, то есть когда сращивают [кости] и лечат суставы. Пусть не удивляются тому, что я отнес в область медицины питание и питье, которые рассматривал выше в охоте. Я сделал это, счита­ясь с разными точками зрения. Так, я включил в эту группу вино. В винограднике оно принадлежит сельскому хозяйству, когда же вино в бочке у келаря, тогда мы употребляем его как лекар­ство. И то же приготовление пищи касается пекарни, мясной лавки, кухни, но действие приправ относится к медицине.

Глава XXVII. Седьмое: театральное знание

Театральным называется знание игры в театре, где народ обычно собирается для [такой] игры. И не то, чтобы было это единственное место, где играют, но скорее более предпочти­тельное. Действительно, помимо театра игры имели место у портиков, в гимнасиях, амфитеатрах, на аренах, на пиршествах, у алтарей. В театре действие развивалось в стихах, с помощью персонажей, масок, кукол. На портиках выставлялись хоры и танцевали. В гимнасиях устраивались бои. В амфитеатрах прак­тиковался бег, скачки и езда на колесницах. На аренах сража­лись кулачные бойцы. На пиршествах исполнялась ритмичес­кая музыка на инструментах, пелись оды и игралось иное. В святилищах во время обрядов воспевались хвалы богам. Игры рассчитывались по числу действий для того, чтобы естествен­ный жар тел обращался в движение и чтобы радость души вос­станавливалась. Другое, более правдоподобное основание: по­скольку народу следовало собираться время от времени и иг­рать, древние пожелали, чтобы это происходило в определен­ных местах, чтобы избежать мест сомнительных и действий, достойных осуждения, или даже преступлений.

Глава XXVIII. О логике, которая является четвертой частью философии

Логика делится на грамматику и область рассуждения. Гре­ческое слово grammaпереводится на латинский язык как буква. Отсюда мы говорим grammatica,то есть знание о записи буква­ми¹¹¹. Буква является знаком в собственном смысле, который мы пишем, и начальным звуком, который мы произносим. Но здесь нужно брать в широком смысле и интерпретировать как запись и слово,ибо эти две реальности принадлежат грамматике. Некото­рые говорят, что грамматика не составляет части философии, но является своего рода дополнением и [ее] инструментом. Говорит ведь Боэций, касаясь области рассуждения, что нечто может быть в одно и то же время частью философии и инструментом; точно так, как нога, рука, язык, глаз и т.д. являются в одно и то же время частью и орудием тела. Сказать просто, грамматика исследует слово, то есть происхождение, состав, образование, наклонение, выражение и все, что касается произношения. Область рассужде­ния определяет значение слов согласно суждению.

Глава XXIX. О грамматике

Грамматика включает в себя буквы, слоги, слова, предло­жения. Другое определение: грамматика подразделяется на бук­вы, то есть что мы пишем, и на слова, что произносим. Или: грам­матика подразделяется на существительное, глагол, причастие, местоимение, наречие, предлог, союз, междометие, соединитель­ное слово, буквы, слог, основу, ударение, пунктуацию, знаки орфографии, аналогию, этимологию, глоссы, различения, вар­варизмы, солипсизмы, заблуждения, преобразования, схемы, тропы, прозу, стихи, сказки, истории¹¹². Я излагаю этот матери­ал недлинно, а также, поскольку в моем небольшом произведе­нии речь моя касается единственно разделения и имен вещей, для того чтобы снабдить читателя своего рода базой познания. Тот, кто старается познать все то, должен будет читать Доната, Сервия и Присциана «Об ударениях», «На двенадцать стихов Виргилия»¹¹³ и «Варваризмы», Исидора «Этимологию»¹¹⁴.

Глава XXX. Об области рассуждения

Область рассуждения включает целостные части: обна­ружение и суждение, и раздельные части: доказательство, ве­роятностное знание, софистику. Доказательство включает не­обходимые аргументы и свойственно философам. Вероятност­ное знание касается диалектиков и риторов. Софистика есть дело софистов и сутяг. Вероятностное знание разделяется на диалектику и риторику, каждая из которых содержит обнару­жение и суждение. Они составляют род сам по себе, то есть целостное рассуждение, но пребывающее с необходимостью во всех видах искусств и наук. Обнаружение есть то, что по­зволяет находить аргументы и устанавливать аргументацию. Знание суждения есть то, что учит по аргументам судить. Мож­но спросить: содержится ли обнаружение и суждение в фило­софии? Ведь они отсутствуют в теории, в практике, механике и даже в логике (где мы ожидали бы найти их более всего). Они не составляют части логики, поскольку не представлены ни в грамматике, ни в области рассуждения; они не являются частью этой науки, поскольку они составляют ее в целом. Ибо ничто не может быть частью и целым в одном и том же роде. Таким образом, видно, что философия содержит не всякое зна­ние. Необходимо, однако, знать, что слово знание обычно бе­рется в двух видах для того, чтобы определить какую-либо на­уку: так я говорю, диалектика является знанием, то есть искус­ством или наукой; или же в отношении всякого знания, и тогда я говорю, что тот, кто знает что-либо, владеет знанием. Если я умею плавать, я владею знанием о плавании; если я знаю, что Сократ — сын Софроники, я владею знанием об этом, и, в об­щем, всякий, кто знает какую-либо вещь, может сказать, что он владеет знанием об этом. Я говорю, что диалектика является знанием, то есть искусством и наукой. Но совершенно иначе, когда я говорю: знать, что Сократ есть сын Софроники есть знание, то есть распознавание. О всяком знании, какое являет­ся искусством или наукой, поистине следует сказать, что оно есть отдельная часть философии, но мы не можем сказать то же о всяком распознавании, какое является знанием. Однако совершенно определенно, что всякое знание или наука, а так­же любое распознавание являются часть философии либо в собственном смысле, либо всецело. Наука является знанием, когда она имеет собственную завершенность, в которой она в совершенстве разворачивает свои возможности. Это не отно­сится ни к знанию обнаружения, ни к знанию суждения, по­скольку каждое из них не является самим по себе автономным знанием. Что позволяет сказать, что невозможно назвать их дисциплинами, но только частями дисциплины. Мы можем спросить себя: являются ли обнаружение и суждение такими, как диалектика и риторика? Это не так, поскольку тогда из двух частей и одного слова установилось бы два противоречащих рода. Следовательно, мы можем сказать, что два слова употреб­ляются однозначно для того, чтобы определить части риторики и диалектики. Или, что предпочтительнее, мы говорим, что об­наружение и суждение в собственном смысле — часть области рассуждения и что мы можем их объединить, и как внутренние части они различаются между собой. Эти различия не позволи­ли выразить слова обнаружение и суждение, поскольку те обо­значают не то, что устанавливают виды, но то, что является час­тями рода. Грамматика является знанием о правильной речи. Диалектика есть правильная дискуссия, которая отличает прав­ду от лжи. Риторика является дисциплиной, которая позволяет надлежащим образом прийти к убеждению.

Книга третья

Глава I. О порядке, способе чтения и дисциплине

Философия делится на теорию, практику, механику, ло­гику. Теория делится на теологию, физику, математику. Мате­матика делится на арифметику, музыку, геометрию, астроно­мию. Практика делится на индивидуальную, частную, обще­ственную. Механика включает ткачество, изготовление орудий и инструментов, мореплавание, сельское хозяйство, охоту, ме­дицину, театр. Логика подразделяется на грамматику и область рассуждения. Область рассуждения подразделяется на доказа­тельство, вероятностное знание, софистику. Вероятностное знание подразделяется на диалектику и риторику. В этом под­разделении содержатся только отдельные части философии. Существуют еще подразделения этих частей, но они не явля­ются достаточными. Если ты хочешь сосчитать ступени, ты насчитаешь их XXVIII¹¹⁵. Авторы этих знаний считаются раз­личными. Есть те, кто открыли искусства, те, кто усовершен­ствовали, и те, которые их развивают. В отношении одного и того же искусства часто существует много авторов. Ниже я перечислю некоторых.

Глава II. О творцах искусств

У греков теологом был Лин, у латинян — Варрон, а в наше время — Иоанн Скот с трактатом «О десяти категориях в Боге»¹¹⁶. Физика природы была открыта у греков Фалесом из Милета — одним из семи мудрецов, тогда как Плиний у лати­нян дал ее описание¹¹⁷. Пифагор из Самоса изобрел арифмети­ку, а Никомах дал ее изложение. У латинян сначала Апулей, затем Боэций продолжили ее изучение¹¹⁸. Тот же Пифагор со­ставил Mathen tetrados,то есть книгу о науке квадривиума, и открыл, что V было подобием человеческой жизни¹¹⁹. Соглас­но Моисею, изобретателем музыки был Тувал из рода Каина¹²⁰, но греки говорили, что Пифагор. Другие говорили, что Мерку­рий, что именно он сделал первым четырехструнный инстру­мент, другие — что это был Лин, Зет или Амфион¹²¹. Говорят, впервые в Египте была открыта геометрия, в которой лучшим у греков был Эвклид — автор трактата, который перевел Боэ­ций¹²². Эратосфен также был очень знающим в геометрии. Он открыл длину окружности Земли. Говорят при этом, что Хам, сын Ноя, был изобретателем астрономии. Халдеи обучали на­чалам астрологии в соответствие с природным рождением (тел). Однако Иосиф утверждает, что Авраам был первым, кто обу­чил египтян астрологии¹²³. Птолемей, царь Египта, развивал астрономию. Он также устанавливает законы, по которым открываются движения звезд. При этом говорят, что гигант Немрод был самым выдающимся астрологом. С его именем в равной степени связывается и открытие слова астрономия. Греки говорят, что это искусство было изобретено Атлан­том, поэтому также считалось, что он держит небо. Изоб­ретателем этики был Сократ, поскольку исследовал установ­ленную на договоре справедливость, которой он посвятил двад­цать четыре книги. Затем его ученик Платон составил множе­ство книг «О республике», исследуя две справедливости, то есть установленную и природную¹²⁴. После Туллий представил «Рес­публику» на латинском языке. Философ Фронтон написал книгу

Stratagematon,то есть о военных хитростях¹²⁵. Механика имеет различных авторов. Гесиод из Астра был первым у греков в описании сельских занятий. Потом Демокрит — великий из карфагенян — составил двадцать семь книг исследований по сельскому хозяйству. У римлян Катон первым создал трактат о сельском хозяйстве, у которого впоследствие много заим­ствовал Марк Теренций [Варрон]. В этой области Вергилий написал «Георгики», «затем Корнелий и Юлий Аттик, затем Эмелиан, то есть Колумела, выдающийся оратор, объял всю эту науку¹²⁶, Витрувий является автором трактата «Об архи­тектуре»¹²⁷. Палладий «также писал о сельском хозяйстве»¹²⁸. У греков Миневре принадлежит искусство ткачества. Счита­ется также, что она была первой в изготовлении ткани из шелка и крашеной шерсти и что она открыла оливковое дере­во и ремесленничество¹²⁹. От нее научился Дедал и принялся за ремесло¹³⁰. В Египте Исида, дочь Инахи, открыла льняные тка­ни и показала, каким образом можно из нее сделать одежду¹³¹. Она открыла использование шерстяной ткани. В Ливии первое использование шерсти было в святилище Аммона. Нин, царь ассириан, ведет первую войну¹³². Считается также, что Вулкан был первым кузнецом. Божественная история утверждает, что то был Тувал¹³³. Прометей первым ввел использование кольца, закрепив камень в кусок железа¹³⁴. Пеласги были изобретате­лями судов. Употребление пшеницы было открыто Церцерой в Греции в Элевсине, а Исида изобрела в Египте¹³⁵. Пилумн открыл использование пшеницы и полбы, способ молоть и то­лочь¹³⁶. Тагус в Испании — изобретатель посева (хлеба)¹³⁷. Ози­рис в Египте изобрел культивирование виноградника, и Либер сделал то же у индийцев¹³⁸. Дедал был первым в изготовлении стула и стола. Апиций был первым в приготовлении пищи, но закончил жизнь, добровольно предав себя смерти в том же ме­сте, на кухне, после того, как израсходовал все средства¹³⁹. У греков творцом медицины был Аполлон и его сын Эскулап, который упрочил его труды и славу и который впоследствии умер от удара молнии. Медицинская деятельность прервалась на длительное время и оставалась скрытой в течение пятисот лет, до времени царя Артаксеркса. Рожденный от отца Асклепия на острове Кос, Гиппократ снова вывел медицину на свет¹⁴⁰. Полагают, что зрелища берут свое происхождение от лидян, которые, придя из Азии, осели в Этрурии во главе с пред­водителем Тирреном. Там между другими народами распрос­транились их суеверия и они устраивали зрелища — обычай, который был воспринят римлянами, которые брали от них ре­месленников. От lydisназывалось ludi— игры¹⁴¹. Считают, что еврейский алфавит берет свое происхождение от Моисея, ког­да тот получил Закон. Алфавит халдеев и сирийцев — от Авра­ама. Исида изобрела алфавит египтян. Алфавит греков был изоб­ретен финикийцами и принесен из Финикии в Грецию Кадмом¹⁴². Кармена, мать Эвандра, собственное имя которой Никострата, изобрела латинский алфавит¹⁴³. Моисей был первым, кто записал Священную историю. У язычников фригиец Дарет был первым, кто обнародовал историю Трои, которая, гово­рят, была записана на пальмовых листьях. После Дарета был Геродот, известный как первый греческий историк, после ко­торого прославился Ферекид в те же времена, когда Ездра записывает Закон¹⁴⁴. Что касается басен, считается, что их изоб­рел Алкмон из Кротона¹⁴⁵. Египет является матерью искусств, которые перешли в Грецию, а затем в Италию¹⁴⁶. Именно в Егип­те открыли грамматику в эпоху Озириса, мужа Исиды. И там же диалектика была изобретена Парменидом, который, спаса­ясь от граждан и толпы, пребывал достаточно долгое время на горе. Там он изобрел диалектику, и поэтому была она названа парменидовой скалой¹⁴⁷.Платон после смерти своего учителя Сократа уехал в Египет из любви к мудрости и после того, как получил познания в свободных искусствах, вернулся в Афи­ны. Затем в Академии, возле своего города, он посвятил себя изучению философии и пребывал в окружении учеников¹⁴⁸. Ему греки обязаны основам рациональной логики, которую разви­вал затем его ученик Аристотель и привел в совершенство. Марк Теренций Варрон был первым в переводе диалектики с гречес­кого на латинский язык. Цицерон впоследствии перевел «То­пику». Демосфен, сын ремесленника, считается у греков изоб­ретателем риторики, как Тисий у латинян и Коракс в Сираку­зах¹⁴⁹. Эта наука написана по-гречески Аристотелем, Горгием и Гермогеном и переведена на латинский язык Туллием, Кван- тилианом и Титианом¹⁵⁰.

Глава III. Об искусствах, которые следует особенно изучать

Среди всех тех знаний, какие перечислены выше, древ­ние особенно различали семь в делах обучения тех, кому сле­дует получить образование¹⁵¹. Они видели в этих знаниях боль­ше пользы, чем в других, поскольку, если следовать правиль­ному обучению в этих дисциплинах, можно прийти к позна­нию других [знаний] быстрее, чем слушая их. Те знания явля­ются лучшим инструментом и основанием, чтобы приготовить душу к полному познанию философской истины. Знания эти носят имя Тривиум и Квадривиум и [являются] тем, что как некие силы, приуготовляет живой дух к скрытой мудрости. В древнюю эпоху никто не удостаивался звания учитель,если не прослушает всего того, что содержится в семи искусствах. Из­вестно, что Пифагор в собственных трудах сам соблюдал та­кой обычай¹⁵². И так в течение семи лет, которые соответству­ют числу семи свободных искусств, никто из учеников не ос­меливался спрашивать у него основание всего, что усваивал, но каждый доверял словам учителя, пока, насколько способен, не узнает, и пока не научится отыскивать всякое основание. Рассказывают, что некоторые изучали эти семь свободных ис­кусств до того, что держали их полностью в памяти. Были не­которые тексты в их руках, где темы, по которым они должны были высказать решение или доказать, не содержались в кни­гах — они использовали правила и принципы, чтобы разре­шить то, что проявлялось в дискуссии. Поэтому в каждом слу­чае в их духе был готовый ответ. И было в те времена столько мудрецов, что написали они книг больше, чем мы можем про­честь. Наши учащиеся не умеют или не хотят достойно под­держивать их опыт, так что мы имеем много плохо образован­ных студентов. Я считаю, что тот, кто образован, должен обла­дать таким сердцем, чтобы не впутываться в бесплодные труды и чтобы не оставаться безразличным перед лицом предмета хо­рошего и полезного. Плохо творить добро небрежно, но самое плохое — делать бесполезную работу. Поскольку все неспособ­ны различать, что нам подходит, я кратко объясню читателю, каким являются сочинения, какие мне кажутся наиболее полез­ными и добавлю несколько слов на предмет их изучения.

Глава IV. О двух родах сочинений

Есть два рода сочинений. Первый род — то, что называ­ется искусствами в собственном смысле. Второй — приложе­ния к искусствам. Искусствами являются те, что подчиняются философии, т.е., те, что имеют в качестве материала опреде­ленную область и часть философии, как грамматика, диалек­тика и т.д. Приложения искусств представляют то, что прибли­жается к философии, но из материала не философского. Иног­да, однако, отдельные элементы искусств относятся к близко­му [искусствам] смешанному виду, или касаются просто рас­сказа, приготавливающего путь философии. Это все поэтичес­кие сочинения, будь то трагедии, комедии, сатиры и также эпо­пеи, лирические песни, ямбы, назидательные сочинения, а рав­ным образом басни, истории и даже сочинения тех, кого сегод­ня повсюду называют философами, т.е., тех, кто имеют при­вычку выискивать в различных местах то, что является крат­ким, и излагают в темных и путанных словесах, или же нагро­мождая вместе элементы, взятые здесь и там, создавать, так сказать, единую картину из множества форм и цветов. Отметь же различие, о каком я говорил: есть два рода — искусства и приложения искусств. Между ними я вижу такое же различие, о каком говорит поэт:

«Так же и гибкой ветле не равняться с седою оливой,

Или лаванде простой не спорить с пурпурной розой»¹⁵³.

Поэтому тот, кто желает достичь знания, если игнориру­ет истинные искусства, чтобы преуспеть в других, обнаружи­вает предмет весьма скромный и, говоря кратко, плод ограни­ченный. Короче говоря, искусства без приложения способны сделать учащегося совершенным¹⁵⁴, но приложения без искусств не принесут совершенства, особенно, если не обладают они в содержании чем-то, что приближало бы и объясняло искусст­ва. И здесь нечего искать из того, что принадлежит само по себе искусствам. Вот почему, мне кажется, необходимо снача­ла сосредоточить усилия на искусствах, где есть основание всего и где открывается истина, чистая и простая. А это есть прежде всего в семи искусствах, которые я отметил выше, которые яв­ляются инструментом всей философии. После, если у нас есть свободное время, мы можем изучать другие искусства, потому что часто больше удовольствия в развлечениях, смешанных с вещами серьезными, и редкость — достойная цена блага. Так, с большим интересом мы воспринимаем мысль вместе с пре­красным вымыслом. Итак, в семи искусствах содержится ос­нова всякой науки и нужно всегда иметь их под рукой в боль­шей степени, чем другие искусства, поскольку без них фило­софская наука никоим образом и ни в коей мере не способна объяснять или давать определение. Искусства настолько свя­заны между собой, зависимы от начал друг друга, что если от­сутствует хотя бы одно, другие не могут сформировать фило­софии. Отчего, мне кажется, ошибаются те, кто не заостряют внимание на связи, которая существует между искусствами и останавливают свой выбор на чем-то одном, не думая о том, чтобы коснуться другого, о том, что именно таким образом они могли бы достичь совершенства.

Глава V. Что есть у каждого искусства, то ему и принадлежит

Есть еще иное, не меньшее, чем предыдущее, заблужде­ние, избежать которого является великой заботой. Есть люди, которые действительно не пренебрегают ничем из того, что необходимо изучать, но они не способны отнести к какому- нибудь искусству то, что ему принадлежит и пытаются изу­чать все в каждом¹⁵⁵. По грамматике они обсуждают основания силлогизма, в диалектике осведомляются о склонении падежей и, что более странно, берутся рассуждать по одному названию о содержании книги, а возьмутся читать, едва с третьего захода доходят до конца вступления. Они не других наставляют, а выставляют напоказ свои знания. Если бы все видели их, как я вижу! Стерегитесь этой порочной привычки! Ведь чем больше ты сгибаешься от излишеств, тем меньше ты способен понять и помнить то, что тебе полезно. Итак, во всяком искусстве мы должны различать два положения: сначала, каким образом изу­чать искусство само по себе; затем, каким образом применять искусство к предмету. При этом есть два аспекта: изучать ис­кусство и исследовать согласно искусству. Например, изучать искусство, т.е. грамматику и исследовать в соответствие с ис­кусством, т.е., исследовать по правилам грамматики. Отметь два понятия: изучение грамматики и исследование по прави­лам грамматики. Изучает грамматику тот, кто занимается пра­вилами в том, что касается слов и основ этого искусства. Сле­дует согласно грамматике личность, которая говорит или пи­шет по правилам. Например, изучение грамматики касается только таких произведений, как [труды] Присциана, Доната или Сервиуса¹⁵⁶; следование в соответствии с грамматикой касает­ся всех. И также, когда мы изучаем какое-либо искусство, осо­бенно то, что касается обучения, как бы там ни было, необхо­димо все свести к определенному, удобному для понимания компендиуму, в объяснении мы должны стремиться к краткос­ти и возможно большей ясности из страха, что, увеличивая странные суждения, мы смутим читателя, вместо того чтобы его научить. Нам не следует делать акцент на всем, о чем мо­жем говорить. Все, о чем мы говорим, должно содержать пользу. Наконец, ищи во всяком искусстве то, что является его специ­фической особенностью¹⁵⁷ и затем, когда ты изучаешь искус­ства и познаешь в дискуссии и сравнении то, что является их собственным предметом, тогда ты вправе будешь сравнивать их принципы и каждое [искусство] исследовать, придавая ему новое видение. Не умножай путей, чтобы не потерять главной дороги. И ты обретешь уверенность во всем, и тогда у тебя не будет страха заблудиться¹⁵⁸.

Глава VI. Что необходимо при обучении

Три вещи необходимы учащимся: здоровье, усердное занятие и дисциплина¹⁵⁹. В том, что касается здоровья, предпо­лагается, чтобы учащийся легко усваивал то, что слышит и твер­до запомнил; в занятиях чтобы усовершенствовал природные силы; в отношении дисциплины — похвально живущему в по­знании утверждать достойные нравы. Сейчас мы скажем не­сколько слов о каждой из этих трех способностей.

Глава VII. О способностях и памяти, какие зависят от здоровья

Те, кто посвящают себя учению, должны обладать сразу способностями и памятью, какие при всяком обучении и дис­циплине так связаны одно с другим, что если одного не доста­ет, другое не может продвигаться к совершенству. Это, как на­житое добро, — бесполезно его копить, если не можем с уве­ренностью сохранить. С другой стороны, зачем укреплять кла­довую, если у нас нечего хранить. Способности развивают, а память сохраняет мудрость. Способности есть сила, естествен­но расположенная в душе и действующая сама по себе¹⁶⁰. Спо­собности исходит от здоровья — в развитии они усиливается, неумеренное усиление их притупляет, взвешенная практика заостряет. Потому и хорошо сказано: хотел бы я, наконец, что­бы ты берег себя, ты утомился от книг, пойди на воздух.

Есть две вещи, которые воспитывают способности: чте­ние и размышление¹⁶¹. Чтение — это когда, исходя из написан­ных текстов, мы познаем по правилам и предписаниям. Есть три вида образовательного чтения: чтение для обучения, чте­ние для знакомства и индивидуальное чтение. Действительно, мы говорим: «я читаю книгу этому человеку», «я читаю книгу этого человека» и «я читаю книгу». Прежде всего в чтении не­обходимо различать порядок и способ.

Глава VIII. О порядке чтения

Бывает один порядок в предметах обучения, например, если я говорю, что грамматика является более древним пред­метом, чем диалектика, или арифметика появилась раньше музыки; и другой порядок, когда дело касается книг: если я скажу, что [книги] о Катилине появились раньше [книг] о Югурте, и иной порядок в рассказе, который состоит в чередовании событий и расположении материала. Порядок в предметах обу­чения строится в соответствие с их природой, в книгах по же­ланию автора или по предмету исследования, в рассказе со­гласно изложения, в двух видах: естественном, когда факты приведены в порядок, каким они развивались, и искусствен­ном, когда то, что случилось после, рассказано раньше, и т. д. В изложении соблюдается порядок исследования, который стро­ится из трех элементов: буквального содержания, смысла и зна­чения¹⁶². Буквальное содержание имеет порядок, соответству­ющий сказанному, или то, что мы называем строением. Смысл есть простое и ясное выражение, какое с первого раза дает бук­вальное содержание. Значение есть глубокое понимание, кото­рое открывается не иначе как после изложения знания о пред­мете. Порядок состоит здесь сначала в изыскании буквального содержания, затем смысла и значения. Что делает изложение завершенным.

Глава IX. О способе чтения

Способ изучения [текста] состоит в его разделении. Вся­кое разделение начинается с конечного [предмета] и тянется до бесконечности. Все, что является конечным, то более извес­тно и познаваемо. Потому учение начинается с того, что более познано, и переходит к знанию о том, что является сокрытым. Кроме того, мы изучаем по основанию, на котором соответ­ственно и происходит разделение, когда мы опускаемся от все­общего к особенному, разделяя, исследуем природу единич­ных предметов. Действительно, всеобщее является определен­ным прежде всего через свои особенности. Следовательно, ког­да мы изучаем, должны начать с того, что является более по­знанным, определенным, понятным, затем, постоянно опуска­ясь и разделяя предметы, в разделении исследовать природу того, что находится в содержании¹⁶³.

Глава X. О размышлении

Размышление есть мышление, связанное с согласием, каковое тщательно исследует причину, источник, направление и пользу всякой вещи. Размышление берет начало в чтении, но не ограничивает себя его правилами и предписаниями. Чтобы созерцать истину, ему нравится пробегать открытые простран­ства, на которых оно полагает в полной свободе свой острый взгляд; размышление любит связывать повсюду причины ве­щей, пронзать взором то, что является глубоким, не оставляя ничего двусмысленным и темным. Следовательно, точка от­счета в учении пребывает в чтении, его полнота — в размыш­лении, потому что, если любим мы мыслить и если решились посвятить себя размышлению, то оно научит нас восхититель­ной жизни, и в вышних будет исполнено утешения¹⁶⁴. Действи­тельно, более всего размышление оберегает душу от хаоса зем­ной деятельности и позволяет в этой жизни, как предварение, иметь сладость вечного отдохновения. Потому размышление есть то, что позволяет исследовать все и научает пониманию; так что душа уже источает знания и исполняется радостью, и тогда в размышлении о вышних обретет отдохновение. Есть три рода размышления: один — в рассмотрении нравов, дру­гой — в углублении в заповеди и третий — в исследовании Божьих дел. Нравы включают пороки и добродетели. Божии заповеди предписывают, предвидят, предполагают, наставля­ют. Дело Божие есть то, что творится усилием, что управлять­ся мудростью и что согласуется с благодатью, Чем более мы познаем это, тем более учимся размышлять о чудесах Божьих, и о том, сколь достойны те восхищения.

Глава XI. О памяти

Я настаиваю на том, что вовсе не следует обходить вни­манием память, поскольку все, что ум, различая, ищет и нахо­дит, а память, вбирая, сохраняет. Следовательно, речь идет о том, чтобы мы вверяли памяти то, что узнаем в процессе по­знания. Вспомнить — значит подвести краткий и сжатый итог тому, что мы уже записали или обсудили более подробно. Что древними называлось epilogus,так сказать, краткое изложение того, что было сказано¹⁶⁵. Всякая тема, какую исследуют, обла­дает принципом, на который всецело опирается истина пред­мета и сила выраженной точки зрения. Именно к принципу сходится все, что ей [теме] соответствует. Вспоминать — зна­чит отыскать и исследовать принцип. Есть только один-единственный источник и множество ручейков: если ты следуешь за извилистыми ручейками, разве достигнешь источника? Дер­жись источника и будешь обладать всем. Я это говорю, потому что память человека слаба, ей нравится краткость. И если мы чрезмерно разделяем [предмет], память мельчает в деталях. Следовательно, мы должны во всяком учении брать какую-либо вещь кратко, с уверенностью, что сможем заключить ее в ла­рец памяти. Потом, если требует предмет, все извлекается. В равной мере необходимо часто вспоминать и обновлять содер­жание памяти, чтобы длительный перерыв что-либо не изгла­дил. Поэтому, о читатель, прошу тебя, не увлекайся слишком чтением, но старайся больше понять и еще больше старайся запомнить, что понял! В противном случае совершенно беспо­лезно читать и познавать. Вот поэтому я сказал выше: те, кто посвящают себя учению, обязаны обладать способностями и памятью.

Глава XII. О дисциплине

Один мудрец, когда его спросили о правилах и приемах, какими следует пользоваться при обучении, ответил: «дух сми­ренный, пытливое изучение, тихая жизнь, молчаливое усердие, бедность, чужая земля — вот то, что нормально и позволяет изучать многие неизвестные области»¹⁶⁶. Я полагаю, что это высказывание следует понимать и так: нравы украшают зна­ние,потому к правилам изучения мудрец прибавляет правило жизни¹⁶⁷. Чтобы читатель был расположен и к познанию, и к правильной жизни. Знание, которое оскверняется недостойной жизнью, является недостойным похвал. Так что ни в коем слу­чае не следует пренебрегать дисциплиной тому, кто озабочен поиском знания.

Глава XIII. О смирении

Смирение является началом дисциплины, и хотя в этом случае поучения могут быть многочисленными, среди них есть три, прежде всего касающиеся читателя: сначала не следует подходить легкомысленно ни к какому знанию и писанию; по­том не следует стыдиться обучаться и, наконец, однажды ут­вердившись в одном знании, не следует пренебрегать другим. Многие обманываются в том, что желали бы выглядеть умны­ми раньше времени. Они вдруг надуваются от высокомерия, начинают мечтать о том, чего нет, и стыдятся того, что есть в реальности. Они удаляются от мудрости настолько, насколько судачат о ней; и не являются мудрыми, но только желают слыть ими. Людей такого сорта много. Они не обладают элементар­ной основой, а интересуются вершинами знания. Они полага­ют, что стали великими по одному только, что читали писания или слышали речи великих и мудрых. «Мы их видели, — гово­рят они, — мы у них учились! Они часто разговаривали с нами! Эти светила, знаменитые люди нас знают!» О, если бы никто не знал меня, но пусть я буду знать всех! У вас слава, что вы знакомы с Платоном! Но ведь это не то, что понять его! Вам кажется, что ниже вашего достоинства меня слушать! Я не Платон, я даже не заслужил чести знать Платона, достаточно ведь, что вы смогли приложиться к источнику философии! После ведь, испив из золотого кубка, и царь пьет из глиняного горшка!¹⁶⁸ Зачем стыдиться? Вы слышали Платона?! Послушай­те же Хрисиппа! Как говорит пословица: «Что не знаешь ты, Офеллус, может быть, знает?»¹⁶⁹ Никому не дано все знание. И наоборот, нет ведь такого, кто не получил бы от природы этот особенный дар знания! Прилежный учащийся слушает охотно всех. Он читает все, он не избегает ни писания, ни лица, ни учения. Он равнодушен к тому, что касается его, и не надмевается оттого, что знает, но ищет то, чего не знает. И такие скажут любителю Платона: «Я предпочел бы скромно учиться у дру­гих, чем бесстыдно выставлять напоказ то, что я знаю». Дей­ствительно, почему тебе стыдно учиться и не стыдно быть неве­жественным? В первом случае неприличия меньше, чем во вто­ром! Иное, лучше поразмысли, почему ты делаешь вид, что на вершине, когда внизу? Лучше изучай, к чему ты способен! Рас­тет в познании лучше тот, кто растет по порядку! Желая сделать большой скачок, некоторые падают в пропасть! Поэтому не слишком спеши! Так ведь только быстрее достигнешь мудрос­ти! Охотно изучай все, что не знаешь, и тогда смирение позво­лит тебе получить то, что природа каждому дает! Ты сделаешь­ся мудрее всех, если согласишься изучать из всего. Те, кто полу­чают из всего, являются обогащенными из всего. Короче, бери все хорошее из всякой науки, потому что все науки хороши! Не пренебрегай ничем, если у тебя есть время для чтения из всякого писания, по крайней мере, если не обогатишь себя, ничего не потеряешь, тем более, по моему мнению, в каждом писании; все и не представляет из себя что-то интересное, если не соответ­ствует месту и порядку или не несет что-то особенное, что вни­мательный к слову сумеет взять. Что не стремиться быть луч­шим вообще не является столь уж хорошим! И если не можешь прочесть всего, не все ведь следует применять. Но необходимо читать некоторые предметы, чтобы они не оставались неизвест­ными, а другие достаточно просто слышать, как о них рассказы­вают. Действительно, иногда, когда нет возможности что-то уз­нать, то мы приписываем ему большую ценность, чем есть в ре­альности. Мы лучше ценим то, чьи плоды знакомы.

Ты видишь теперь, как необходимо смирение, чтобы не презирать какую-нибудь науку и охотно все изучать. И точно так же у тебя все получится, когда ты начинаешь изучать пред­мет и не презришь другие. Некоторые впадают в грех высоко­мерия, когда обращают непомерное внимание на собственное знание! Они знают что-то, они думают, что другие науки, ко­торых они не знают, не являются важными и не могут иметь значения! Отсюда, как дело, которое делается само собой, ки­пучая деятельность торговцев всяким вздором, какой не знаю, откуда они тащат! Они считают наивными первых отцов, во­ображают, что мудрость родилась с ними — с ними и умрет! Они думают, что Святое Слово в способе выражения просто! Что нет необходимости слушать учителей! Что каждый спосо­бен благодаря личным качествам проникать в глубины истины! Они морщат нос и отворачиваются от читателей божественных предметов и не желают понять, что тем хулят Бога, красота сло­ва Которого в простоте, а они проповедуют своевольное иска­жение!¹⁷⁰ Вот что я бы рекомендовал: хороший учащийся дол­жен быть смиренным и покладистым, абсолютно чуждым пус­тым заботам и удовольствиям! Ему следует быть прилежным и старательным во всякого рода обучении! Никогда не преувели­чивать свои знания и ускальзывать, как рыба, от авторов сомни­тельных учений, стараться длительное время изучать какой-либо предмет прежде чем судить о нем и не стремиться выглядеть умным, но лучше им быть! Любить правильно понятые сужде­ния мудрецов! Стараться всегда хранить их перед глазами как зеркало, в котором видим мы наше лицо! И если случайно неко­торые темные места приведут сознание в смущение, не следует тотчас же впадать в уныние, как если бы уж не было ничего хо­рошего в том, что все не можешь понять! Вот чем является сми­рение для тех, кто пребывают в обучении.

Глава XIV. Об искусстве исследования

Искусство исследования состоит в усердии, где учащий­ся испытывает потребность более в побуждении, чем поуче­нии. Тот, кто захотел со вниманием изучить, что древние счи­тали любовью к мудрости, незабвенные свидетельства доблес­ти, какие те завещали потомкам, тот увидит, что его усердие, какое бы оно ни было, по сравнению с их [трудами] является много скромнее. Тогда ведь одни попирали свое благородство, другие оставляли богатства, иные радовались несправедливос­ти, иные оставили дружеское общение, а иные, наконец, уда­лялись в укромные места, в пустыню, и в уединении посвяща­ли себя философии, чтобы, становясь свободными, отдаваться созерцанию, чем избавляли они душу от вожделения, которое закрывало им путь к добродетели. Считается, что философ Парменид провел пятнадцать лет на горе в Египте¹⁷¹. Известно, что Прометей из-за безмерной жажды к размышлению стал жертвой грифа в горах Кавказа. Древним, однако, было хоро­шо известно, что истинное благо знания не в мнении людей, а в чистом познании. Они полагали, что нет хуже людей, чем те, которые, впутавшись в гибельную реальность, не познают соб­ственного блага. Душевное и интеллектуальное различие, ка­кое существовало между одними и другими, закрепляли они в удаленности места жительства и не позволяли, чтобы одно оби­талище было у тех, кто не придерживается общих правил.

Некто сказал о философе, что думал: «Неужели ты не видишь, что люди смеются над тобой?» Но, тот ответил ему: «Они смеются надо мной, а ослы над ними». Вообрази, во что бы оценил он похвалу людей, чьей хулы не боялся. Кстати, из­вестно, что другой философ, после того как изучил все пред­меты и достиг вершины искусств, вернулся к ремеслу горшеч­ника. О третьем магистре, которого ученики прославляли, го­ворили среди прочего и то, что даже его ремесло башмачника нельзя не похвалить. Мне больше понравилось бы, если бы та­кое усердие было у наших учащихся, после чего мудрость не прекратится никогда. И только Ависага Сунамитянка согрела старого Давида, когда тело его охладело¹⁷², поэтому любовь к мудрости не покидает того, кто ее лелеет. От тягот все члены тела ветшают в старости, только мудрость возрастает¹⁷³. Ста­рость тех, кто провел юность под благородным водительством, становится более знающей, обычно менее доверчивой и с течением времени более умудренной. От прошлых занятий старость собирает плоды наиболее приятные. Поэтому рассказывают, что знаменитый мудрец древней Греции Фемистокл после ста семи лет, увидев, что умирает, объявил, что он сожалеет о том, что покидает жизнь, когда становится мудрым. Платон умер, когда писал в восемьдесят один год. Сократ скончался в пол­ных девяносто восемь лет в трудах обучения и исследования. И я не говорю о других философах: Пифагоре, Демокрите, Ксенократе, Зеноне, Клеанфе, которые в зрелом возрасте процве­тали в мудрости.

Я перехожу к поэтам Гомеру, Гесиоду, Симониду, Терп­сихору, которые в очень значительном возрасте сочиняли пес­ни, не знаю, уж сколь лучшие, чем в молодости. Софокл, когда достиг глубокой старости и оставил дела семьи, был обвинен детьми в слабоумии. Тогда прочел он судье трагедию «Эдип», которую сочинил невзирая на возраст. Он достиг мудрости и от строгости суда вернулся к рукоплесканиям театра. И нет ничего удивительного в том, что Катон, который занимался делом цензора и был очень почитаем римлянами, когда был в возрасте, не стыдился и не перестал изучать греческий язык. Гомер передает, что язык старого и совершенно немощного Нестора изливал речи более приятные, чем мед. Так что следу­ет отметить, сколь любили мудрость те, кто в немощном воз­расте не пожелали оставить ее исследование. Так велика лю­бовь к мудрости, прозорливость так сильна у стариков, что ее можно было бы вывести из толкования цитируемых имен. Ависага означает в действительности: мой Отец Всевышний, или еще: зов моего Отца, что указывает на необычайный гром бо­жественного слова, который превосходит человеческий голос и какой случается у стариков. Действительно, слово превосхо­дит, означает полноту, а не многословие. Сунамитянка перево­дится на наш язык как cocciniae— ярко-красная, что подобаю­щим образом передает рвение к мудрости.

Глава XV. О прочих четырех условиях

Четыре следующих условия располагаются по очереди: одни относятся к науке, а другие — к занятиям.

Глава XVI. О спокойствии

Спокойная жизнь является или внутренним состоянием, когда дух не смущается случайными желаниям, или внешними условиями, когда досуг и достаток отвечают достойным и полез­ным занятиям. В обоих случаях это имеет отношение к науке.

Глава XVII. Об осмотрительности

Осмотрительность — это размышление о том, что опре­деляет занятия¹⁷⁴. Действительно, кажется, что осмотритель­ность составляет часть искусства исследования. Если так, то это больше, чем здесь говорилось и будет сказано. Но следует считать, что есть различие между двумя понятиями: искусство исследования — это постоянное усердие в трудах, а осмотри­тельность — определенная осторожность в размышлениях. Труд вершит работа и любовь, совет рождает забота и внима­ние. В работе ты действуешь, в любви — совершенствуешь, в заботе — предвидишь, во внимании проявляешь осторожность. Вот четверо слуг, которые несут носилки филологии, посколь­ку те развивают душу; последней руководит мудрость. Извест­но, филология восседает на престоле мудрости. Филология раз­вивается, когда мы используем мудрость. Говорят об опорах, поддерживающих носилки, — прекрасных молодых людях; это Филос и Копос, то есть «любовь» и «труд», поскольку те ведут плод к внешнему завершению. Сзади прекрасные девушки: Филемия и Агриппина, что означает «забота» и «внимание», поскольку те порождают согласие¹⁷⁵. Есть такие люди, кто счи­тают, что престол филологии означает человеческое тело, в котором пребывает душа. Тело несут четверо слуг, поэтому четыре элемента его составляют, из которых два — высших, то есть огонь и воздух являются в действительности мужским началом, и два — низших, то есть земля и вода, являются жен­ским началом.

Глава XVIII. Об умеренности

Хотелось бы также убедить учащихся жить в бедности, т.е. избегать излишеств. Это относится больше всего к дисцип­лине. «Толстый живот, говорят, не производит тонкой мысли». Но, разве нет недостатка в возражениях у учащихся нашего времени? Они не только насмехаются над тем, чтобы чтить умеренность во время занятий, но еще устраиваются так, что кажутся знающими больше того, что на самом деле. Всякий похваляется тем, что выучил, а не тем, что при этом усвоил. Ну и, конечно, я не считаю достойными похвал тех, которые не желают идти по стопам своих учителей.

Глава XIX. Об изгнании

Наконец, чужая земля, которая делает человека усерд­ным. Для философствующих весь мир — чужая земля¹⁷⁶. По­этому говорит поэт:

«Какая сладость связывает с родной землей,

И не позволяет забыть ее, я не знаю»¹⁷⁷.

Главная заповедь добродетели, чтобы душа познавала в опыте, через возрастающее усердие и чтобы потом она могла отойти от видимых и преходящих вещей. Еще любит тот, кому в сладость родная земля. Силен тот, кому вся земля является родиной, но является истинно совершенным тот, кому этот мир есть изгнание. Первый свою любовь связал с миром, второй ее распространил, третий ее возвысил.

С детства я жил в изгнании. Я знаю, с какой печалью душа покидает тесную обитель бедной пещеры, и потом с каким спо­койствием будет она взирать на мраморные стены жилищ и расписные потолки¹⁷⁸.

Примечания

Для первого русского комментария нам кажется важным использо­вать труды, ставшие классическими, которые легли в основу совре­менного изучения философии великого викторинца. Мы имеем в виду работы Б. Горео, Г. Гастингса, Ч. Г Баттимера, П. Курселля, Р. Баро­на, В. Ликкаро, И. Тейлора. М. Лемуана, Д. Пуареля и некоторых других ученых. К примеру, текст «Дидаскаликона», подготовленный Ч. Г. Баттимером, и комментарий И. Тейлора к его переводу можно рассматривать как настоящие научные достижения. Не менее высо­кой оценки заслуживают работы В. Ликкаро, Р. Барона, М. Лемуана и Д. Пуареля. Мы ограничиваем нашу работу и временем: от Б. Го­рео (втор. пол. XIX в.), до Международного коллоквиума в Париже в 1986-1987 гг., посвященного ранней истории аббатства Сен-Виктор.

Как уже говорилось перевод выполнен по тексту: Hugonis de Sancto Victore. Didascalicon. De Studio Legendi,подгот. ЧарльзомГ. Баттимером и издан. вStudies in Medieval and Renaissance Latin, vol. X. Washington, 1939. Об этом историко-филологическом и лингвисти­ческом шедевре следует сказать подробнее. Поражает грандиозность замысла Баттимера: «Моим первоначальным намерением в исполне­нии этой задачи была подготовка действительно критического изда­ния «Дидаскаликона», основываясь на всех известных манускрип­тах». Сложность в работе ученого состояла не в том, что не было достаточного числа манускриптов или материал текстов был мало­доступен; наоборот, за восемьсот лет «Дидаскаликона» текстов на­копилось много, все они были известны, но содержание многих из них было весьма и весьма противоречивым. Используя комплекс ис­точниковедческих, историко-лингвистических и иных приемов, наш исследователь в конце концов добился цели и составил на основе группы (б), текст «Дидаскаликона». В заключение громадной рабо­ты он писал: «Если его текст и не является вполне окончательным, по крайней мере, это самый точный из всех изданных текстов Дидас­каликона». Итак, работа Ч. Г. Баттимера не ограничилась рукопис­ной традицией XIII-XVIвеков, но он исследовал и описал печатные издания XVI-XIXстолетий.

В настоящее время «Дидаскаликон» переведен на английский язык (Иер. Тейлор), французский (М. Лемуан), итальянский (В. Ликкаро) и немецкий языки (в XIX в). На русский язык была переведена пер­вая часть (Книги I-III) (Малинин Ю. П. Антология педагогической мысли христианского Средневековья. Т. 1-2. М., 1994. Т. 2. С. 49­92.). Наш перевод — это первый полный перевод на русский язык.