В. М. Кириллин

Образ преподобного Сергия Радонежского в Сказании Авраамия Палицына об осаде Троице-Сергиева монастыря

к 700-летию преподобного Сергия

Статья посвящена одному из интереснейших памятников древнерусской литературы конца XVI — начала XVII века, «Ска­занию об осаде Троице-Сергиева монастыря». Его автор — ке­ларь этого монастыря Авраамий Палицын — опирался на пись­менные и устные свидетельства, а отчасти и на собственные впечатления. Автор показал, что ниспослание помощи Божией проявлялось в заступничестве Пресвятой Богородицы, явлениях преподобного Сергия Радонежского защитникам и насельникам монастыря.

Ключевые слова: келарь, сказание, оборона Троице-Сергиева монастыря, преподобный Сергий, чудотворение, видение, заступ­ничество, насельник.

 

В 1620 году бывший келарь Троице-Сергиева монастыря Авраамий Палицын¹, будучи на Соловках, закончил свой боль­шой литературный труд — «История в память предыдущим ро­дом»². Труд был посвящен событиям 1584-1618 годов, пережи­тым русским обществом в период от времени восшествия на царский престол Феодора Иоанновича до заключения русско- польского мира в селе Деулино, недалеко от Троицкой обители. Представляя собой один из интереснейших обзоров Смутной эпохи, это произведение закономерно обрело популярность сре­ди русских книжников и, соответственно, сохранилось в боль­шом количестве списков (226) и нескольких вариантах³. Значи­тельное место в нем, а именно главы 7-57⁴, занимает повество­вание об осаде Троице-Сергиева монастыря объединенной ар­мией Лжедимитрия II, или Тушинского вора, продолжавшейся 16 месяцев, с 23 сентября по ст. ст. 1608 года до 22 января 1610 года, — «Сказание, что содеяшеся в дому Пресвятыя и Живона- чальныя Троица и како заступлением Пресвятыя Богородица и за молитв великих чюдотворцев Сергиа и Никона избавлена бысть обитель сия от польских и литовских людей и русских изменников, того же келаря инока Авраамия Палицына»⁵.

Уместно сразу оговориться: вопреки сложившейся трак­товке означенное произведение вернее считать повествовани­ем не об осаде, а именно об обороне монастыря сравнительно небольшим числом защитников (стрельцов, монахов, кресть­ян) от атак многотысячного войска во главе с гетманом Яном Сапегой. Действительно, опираясь на письменные и устные свидетельства, а также отчасти на собственные впечатления, Авраамий Палицын сообщает о разных эпизодах борьбы за монастырь. Но свои рассказы он объединяет в целое не на ос­нове единства сюжета и действующих персонажей, а на основе единства темы и идейной задачи «известит» о заступничестве за обитель Пресвятой Богородицы, согласно обещанию, неког­да данному Ею святому Сергию Радонежскому⁶, а также о по­мощи Божией, ниспосылаемой монастырю во множестве чу- дотворений как по молитвам преподобных Сергия и Никона, так и через них лично.

Действительно, в период Смуты духовное значение Тро­ицкого монастыря осознавалось в народе особенно ясно. Борьбу у его стен воспринимали как земное и надмирное столкно­вение добра и зла. И возможное падение обители, вероятно, должно было быть истолковано как исход Божественной бла­годати из Русской земли, — итог того, что и молитвы великого преподобного игумена оказались бессильными, и вековечное попечение Богоматери прекратилось, и Сам Господь, соответ­ственно, явил безучастие к бедам православного народа. По­этому, несомненно, религиозный смысл стояния за эту цита­дель аскезы и молитвы в представлении многих московитов — и ее защитников, и сторонних наблюдателей — сопрягался с их конфессиональными и патриотическими интересами, с их усилиями оградить свою веру и свое отечество от бесцеремон­ного и безжалостного супостата.

Продемонстрировать данное тождество как раз и стре­мился Авраамий Палицын в своем сочинении.

Подтверждением того, что Господь по-прежнему забо­тится о монастыре и всей России, являются в «Сказании» рас­сказы о чудесах вмешательства воли Божией в ход борьбы за обитель. В них автор стремился в деталях показать своим чита­телям, как небесная помощь ниспосылалась защитникам оби­тели в самых трудных для них обстоятельствах. Явление тако­вой открывалось в видениях. Причем видений удостаивались и защитники монастыря, и осаждавшие. Первым в видениях по­давалось поддержка, вторым — устрашение.

«Видение»⁷ в данном случае термин условный, поскольку в соответствующих эпизодах главное внимание рассказчика об­ращено не к визионеру и его состоянию, а к личности, таинствен­но представшей перед ним, явившейся ему во сне или наяву. Так что вернее было бы пользоваться здесь термином «явление».

В качестве главного действующего лица в подобных ви­зионерских эпизодах «Сказания о Троицкой осаде» обычно выступает преподобный Сергий Радонежский, реже его уче­ник преподобный Никон, святитель Серапион Новгородский и др. В пределах текста произведения — от введения, в котором Авраамий сообщает о своих литературных задачах, до заклю­чения в виде «благодарственного» слова «о всех чудотворени- ях», — великий основатель обители как таинственный соучас­тник боевых действий предстает многократно⁸: трижды является пономарю Иринарху⁹; дважды — архимандриту Иоасафу¹⁰, а также (сначала явно, потом сновидно) войску казаков-измен- ников и казачьим атаманам одновременно; наконец по одному разу — гетману Сапеге с польско-литовскими начальниками¹¹, братии монастыря¹², двум галицким казакам из стана изменни­ков¹³, монастырскому оборонному гарнизону¹⁴ и некоему боль­ному насельнику обители¹⁵ (см. главы: «О явлении чюдотворца Сергиа и о приступе и о запалении пивного двора», «О явле­нии Сергиа чюдотворца архимариту Иасафу», «О Иване Рязанце», «О стрельбах по граду ноября в 8 день», «О умноже­нии во граде беззаконна и неправды», «О утешении чюдотвор­ца явлением Илинарху», «О явлении чюдотворца Сергиа», «О том же свидетельство»). При этом образ святого очерчивается в произведении несколькими способами, если не принимать здесь во внимание единственного случая скупой констатации самого факта явления, без каких-либо деталей и атрибуций: «И тоя же нощи во сне явися преподобный чюдотворец Сергий атаманом и многим казаком»¹⁶.

Самый распространенный, традиционный и тривиальный прием — это использование эпитетов, обычно устойчивых и потому лишенных яркой смысловой или эмоциональной силы: «великаго чюдотворца Сергиа»¹⁷, «преподобнаго отца нашего Сергиа»¹⁸, «святаго и блаженнаго отца нашего Сергиа»¹⁹, «пре­подобный Сергий чюдотворец»²⁰, «святый чюдотворец Сер­гий»²¹, «преподобнаго и великаго аввы Сергиа»²², «Сергий чю­дотворец»²³, «дивнаго же в чюдесех преподобнаго и богоноснаго отца нашего Сергиа чюдотворца»²⁴. Собственно, это даже и не прием, поскольку употребление подобных эпитетов не мотивировано стремлением автора выявить в личности вели­кого святого какие-то отличительные, характеристические чер­ты, это просто дань литературному этикету, а также обычаю официального именования подвижников Церкви, дань, никак не связанная с идейно-художественной спецификой литератур­ного творчества. К этим простым, однозначным определениям иногда примыкают содержательно более сложные, разверну­тые определения, в которых уже кроется метафорическое ука­зание на отдельные духовные свойства личности преподобно­го, например, на его постоянную попечительную и утешительную заботу о духовных чадах: «благаго же и неизменнаго Вла­дыки благий верный раб неотступно о душах промышляя, дав­шихся ему»²⁵ или «утешаяй в скорбех великий чюдотворец Сергий»²⁶. Особенно важны в этом ряду эпитеты, квалифици­рующие степень святости и чудодейственности преподобного Сергия: «освященный верше» и «поновившему чюдеса Еуфимиа Великого и Феодосиа»²⁷.

Вкупе с эпитетами (структурно и семантически простыми и развернытыми) Авраамий применяет способ словесной харак­теристики внешности или действий преподобного Сергия: «И виде (пономарь Иринарх. — В. К ) святаго ходяща по граду и по службам, кропяща святою водою монастырская строениа»²⁸; «ви­дит (архим. Иоасаф. — В.К.) <. . .> стояща против чюдотворнаго образа Святыя Живоначальныя Троица и руце свои горе воздевша и молящяся со слезами Святей Троице»²⁹; «Видешя бо (Иван Ря­занец. — В. К ) около града по поясу ходящих дву старцов, бра­ды седы, светозарны образом, яко быти им по образу и по подо­бию великим чюдотворцом Сергию и Никону. Един же (т.е. Сер­гий. — В.К.) в руце имеяше кадильницу злату, а над кадильни­цею животворящий крест и кадяще обитель свою и огражаше честным и животворящим крестом стены града <…> от лица же его неизреченный свет сиаше, яко огнь паля»³⁰; «видешя (стар­цы монастыря. — В.К.) Святого Сергиа чюдотворца, ходяща по монастырю и будяща братию»³¹; «зрят (двое галицких ка­заков. — В.К.) чюдотворца, на посох поникша лицем»³²; «зрят (защитники монастыря. — В.К.) противу себе борзо шествующа, иже на вратех от церкви святаго чюдотворца Сергиа, старца святолепна и сединами совершена»³³; «позна (болящий инок. — В.К ) чюдотворца по образу написанному на иконе»³⁴.

Все эти описания создают образ таинственно и неусып­но пребывающего в монастыре его небесного покровителя, сво­им участливым сопереживанием и молитвенным деланием ог­раждающего обитель и побуждающего братию на стояние про­тив врага. В них, описаниях, ощущается духовная эмоция, со­пряженная с твердым упованием на действенное заступниче­ство со стороны святого основателя обители. Это, если угодно, иконологические знаки, адресованные своей зримостью прямо читателю «Сказания».

Однако наиболее функциональными и изобразительны­ми в плане формирования в сознании читателя представления о личности преподобного Сергия как мистического участника битвы за монастырь являются его речи, с которыми он, по воле Авраамия Палицына, обращается к визионерам в большинстве соответствующих эпизодов. Святой, например, то предупреж­дает и вселяет надежду: «Скажи, брате, воеводам и ратным людем; се к пивному двору приступ будет зело тяжек, они же бы не ослабевали, но с надежею дерзали» (первое обращение к пономарю Иринарху)³⁵; то побуждает к молитве, поучает и опять-таки обнадеживает: «Брате, востани, се время пению и молитве час! Бдите и молитеся, да не внидете в напасть. Гос­подь всесильный многих своих ради щедрот помилова вас и прочее время подаст вам, да в покаянии поживете» (первое об­ращение к архимандриту Иоасафу)³⁶; то клеймит, вопрошает с упреком и говорит о тщете завоевательских усилий: «О злодеи законопреступницы! Почто стекостеся разорити дом пресвя­тыя Троица, и в ней Божиа церкви осквернит, и иночествую- щых и всех православных христиан погубит? Не даст вам жезла на жребий свой Господь!» (речь к казачьим изменничес­ким войскам)³⁷; то жестко устрашает и угрожает: «Мольбу на вас злодеев сотворю Вышнему Царю, и вовеки осуждени буде­те мучитися в геонских муках» (речь к гетману Сапеге и польско-литовским начальникам)³⁸; то побуждает, ободряет, советует: «Востани, не скорби, но в радости молитвы приноси, предстоит бо и молится Богу о обители и о вас Святая Пречис­тая Богородица и Приснодевая Мариа со аггельскими лики и со всеми святыми» (второе обращение к архимандриту Иоаса­фу)³⁹; то успокаивает и воодушевляет: «Что трепещете? Аще и никто же от вас не останется, не имать предати Бог святаго места сего, и не будет услышано во вразех, яко “пленихом оби­тель Пресвятыя Троица”. Мужайтеся, не ужасайтеся! Рцете же друг другу вси, яко нечисто живущеи во святем месте сем по­гибнут. Не нечистыми Господь спасет место сие, но имени сво­его ради без оружиа избавит!» (речь к обороняющим монас­тырь)⁴⁰; то заверяет и ободряет: «Рцы братии и всем стражду­щим во осаде: почто унывают и ропщут на держащих скипетр? Аз неотступно молю Христа Бога моего. А о людех не скорбите, людей к вам царь Василий пришлет» (вторая речь к пономарю Иринарху)⁴¹; то утешает, помогает и наставляет: «Рцы братии и всем ратным людем: почто скорбят, что вести послати к Москве нельзя? Аз послах от себе к Москве в дом Пречистые Богородици и к Московским чюдотворцем всем молебное торжество совер­шит трех учеников своих: Михеа, да Варфоломеа, да Наума, в третьем часу нощи. И воры и Литва видешя их. И почто слуга не возвестил, еже слыша от врагов, что видеша их? К монастырю бо пришедше о том сказашя сами. Вы же шедше из града глаголите врагом: “Видесте вы старцов, почто не изымаете их? Се будет от них на вас победа, да и на Москве всему граду будет ведомо о них”» (третья речь к пономарю Иринарху)⁴².

В рассмотренных случаях, как видно, преподобный Ра­донежский чудотворец своей волей, поступками и словами пря­мо воздействует на реальные обстоятельства и события. Он ведет себя при этом как знающий, заботливый, строгий, пре­дусмотрительный, требовательный хозяин и защитник. Пото­му его речи стилистически просты, а по содержанию предель­но конкретны и деловиты, в них совсем нет словесных при­крас, отвлеченности и притчивости, нет ни намека на какой-то сокровенный духовный смысл.

Особенно показателен в этом отношении рассказ о явлении святого некоему болящему насельнику Троицкого монастыря. Явление произошло сразу после того, как преподобный Сергий чудесным образом отправил своих учеников Михея, Варфоломея и Наума доставить в голодающую Москву хлеб из монастырских запасов. И они, будучи замечены осаждающими, тем не менее, невредимо, как и подобает таинственным персонажам, миновали польско-литовскую стражу и выполнили данное им поручение. О чуде пошли разговоры, кто-то верил, кто-то нет. И вот однажды один немощный престарелый инок, «лежа на постели» в монас­тырской больнице, тоже засомневался. «Сиа же ему мыслящу, обратися к стене и се слышит больницу ту отгворшуся и топот ног идущу. Он же не обратися позрети, занеже мног вход и исход больным тогда в келии той; и мнози беднии от мирских чади ту же живуще. И слышит старец той кличюща его: “Обратися семо, да скажу ти нечто!” Старец же не обратися к нему и рече: “Скажи, брате, что есть; не могу убо превратится; веси и сам, яко болен есмь”. Той же паки рече к нему: “Обратися! Что ленишися?” Ста­рец же отрече: “Не хощу вредитися, поведай просто”. Мняше бо старец, яко тоя же келии некто се глаголет ему; тем же и не хотяше зрети нань. И премолчав предстояй начат поносити ему глаго­ля: “Что безумствуеши, старче? что непокорив еси? се ли иноче­ство ти? или несть у Бога милости, еже подати здравие немощи твоей?” Старец же о поношении размышляше и в себе мысля: “Кто напрасньствует ми, кого же аз оскорбих?” И восхоте обратится, и всею силою двигся, и се на ногу своею здрав ста. И позна чюдот­ворца по образу написанному на иконе. Глагола же ему великий чюдотворец Сергий: “Что сумнишися? Истинно послах учеников своих”. И старец, прост сый, и рече: “И на чем послал еси, госу­дарь нашь?” Преподобный же отвеща: “Их же конюшей Афона сей Ощерин скудост ради корма трех слепых меринов в надолобы изгна вне монастыря, на тех послах. Повеждь же всем о сем: не толико ми гнусно смрад блуда согрешающих мирян, елико же инок небрегущих своего обещаниа. И под стенами града обители моея всех врагов пришедших потреблю, нечисто же во обители сей и двоемыслено живущих погублю и со осквернившимися управлю”. И се рек невидим бысть. Старец же разуме себе здрав и страхом многим одержим, и плакася до утрени о пререкании ко святому»⁴³.

Данный рассказ об исцелении и вразумлении воспроиз­водит внешне совершенно обыденную бытовую сцену, ход ко­торой развивается на основе абсурдности, нелепости положе­ния: немощный инок отказывается смотреть на своего собе­седника, принимая его за подобного себе и не желая причи­нить себе неудобство; тот настойчиво требует от него обер­нуться и укоряет его в непослушании; больной все-таки обора­чивается, но не по благоговению перед своим визави, а по гор­дости, обидевшись на якобы несправедливые слова; и тогда получает исцеление, но не по молитве и глубокой вере, а про­сто так, будто сюрприз, будто вдруг нашел то, чего не искал; и поняв, кто перед ним стоит, старец совсем не удивляется, бо­лее того, даже говорит со своим гостем как-то по-свойски, чуть ли не запанибрата; да и цель явившего себя в такой обстановке преподобного, оказывается простейшей, — разъяснить, как именно отправил он в Москву своих учеников, насколько ему противна монашеская неверность иноческим обетам и что с нечестивыми и льстивыми насельниками он поступит таю же, как с врагами монастыря. Осуществив свое намерение, святой исчезает; исцеленный же монах вместо религиозного вооду­шевления и славословий всю ночь с плачем раскаивается в соб­ственной строптивости.

Как можно видеть, и все другие рассказы о явлениях преподобного Сергия, помещенные Авраамием в «Сказании о Троицкой осаде» в общем построены так же, т.е. как сооб­щения об обычных и привычных фактах бытия, которые к тому же мало связаны с религиозными переживаниями, хотя и имеют в виду божественное вмешательство в дела людс­кие. Для героев и свидетелей этих эпизодов характерны про­стой облик, простая поступь, простые речи. Правильность такого вывода демонстрирует, например, глава «О явлении чудотворца Сергиа Польским и Литовским людем», читаю­щаяся в «Истории» уже за пределами «Сказания», но сюжетно связанная с событиями обороны монастыря. Здесь вос­производится свидетельство некоего дворянина Семена Язы­кова о суеверном восхищении поляков, стоявших в осаде под монастырскими стенами, силой обороняющихся людей. Под­тверждая свое мнение, поляки будто бы сообщили ему, что однажды видели, как «един мних ухватил нашу полуторную пищаль (замечу, что такая пушка — обычно медная, в пол­торы сажени длиной, т.е. около двух метров — могла быть очень тяжелой⁴⁴. — В.К.) и на раму свое возложил, в мур (стену. — В.К.) у нас унесе. И се видевше мы и с нами Пано­ве вельми дивишяся и страхом одержими бышя. Многа же и ина видения видехом и разумехом, яко мнихом поспешествует сила Божиа»⁴⁵. По убеждению Авраамия, в данном свиде­тельстве речь шла именно о Сергии Радонежском. Но в та­ком случае теперь преподобный оказывается представлен­ным читателям «Истории» чуть ли не как былинный герой, который только одной своей силой и удалостью наводит ужас на врагов. Уместно заметить, что при этом он остается и ра­чительным хозяином, ибо прибирает же к рукам нужное монастырю польское оружие.

Кстати, рассмотренные выше рассказы о явлениях Радо­нежского чудотворца в плане стилистики и поэтики более близ­ки к народной повествовательной традиции, характерной, в частности, для бытовых сказок, и в этом отношении плохо со­гласуются с церковно-агиографическим нарративом, обычно свойственным литературе видений. Достаточно сравнить их, например, с визионерскими текстами, появившимися тогда же, в Смутное время, — с «Видением некоему мужу духовному»⁴⁶, с «Повестью о видении иноку Варлааму в Великом Новгоро­де»⁴⁷, с «Повестью о чудесном видении в Нижнем Новгороде»⁴⁸, с «Повестью о видении во Владимире в 1611 году»⁴⁹, с «Виде­ниями Евфимия Чакольского 1611-1614 годах»⁵⁰. Все назван­ные произведения отличаются сугубо церковной повествова­тельной природой и описывают события, происшедшие в кон­тексте сугубо религиозных переживаний с молитвой и благо­говением перед лицом Божественного откровения. Любопыт­но, что и в самой «Истории в память предыдущим родом», вне границ «Сказания об осаде Троицкого монастыря», содержат­ся подобные построения. Таковы главы: «О явлении чудотвор­ца на Москве с хлебы»⁵¹, «О явлении Сергиа чудотворца на Москве во осаде Галасунскому архиепископу Арсению»⁵² и «Чудо преподобнаго и богоноснаго отца нашего Сергия чудот­ворца о исцелевшем немом»⁵³. Вот, например, как повествует­ся о явлении великого русского святого архиепископу Арсе­нию Элассонскому, греку, который остался на Руси после уч­реждения патриаршества и какое-то время исполнял обязанно­сти хранителя царских гробниц в Архангельском соборе Крем­ля⁵⁴: «Тогда убо Галасунскому архиепископу Арсению бывшу во осаде в Кремле со окаанными Поляки и с Немцы и всеми потребами обнищавшу, — весь бо дом его Поляки и Немцы разграбиша и вся имениа его и запасы поимашя, — архиепис­копу же, гладом помирающу и уже живота отчаавшуся и от­ходную ему проговорившу, лежащу же ему в келии со единем старцом, келейником своим, является ему великий в чюдесех Сергие; пришед к келии тихо, молитву сотворь. Архиепископ же от зельныя немощи едва отвеща: “Аминь”. И абие входит в келию его преподобный Сергий, и свет велий в келии возсиа, и глагола ему святый: “Арсение! Се убо Господь Бог, молитв ради Всенепорочныя Владычица Богородица и великих ради святи­телей Петра и Алексея и Ионы и всех святых, — да и аз грешный с ними же ходатай бых, — заутра град Китай предает в руце христианом и врагов ваших вскоре всех низложит и из града извергнет”. Архиепископ же Арсений, очи свои возвед, и ясно видит близ одра его стояща великого чюдотворца Сергиа; и познав его и едва въстав на ногу свою, поклонися ему. Он же невидим бысть от очию его. И свет он великий, явлышшся в келии его, разыдеся. Архиепископ же, в себе быв, ощути, себе от болезни здрава и благодарив Бога до утриа»⁵⁵.

Самое поверхностное сравнение данного рассказа с рас­сказом о явлении Сергия Радонежского в больнице, рассмот­ренным выше, обнаруживает их полярное различие. Теперь уже реализуется модус традиционного агиографического повество­вания: преподобный предстает перед визионером с молитвой, в ореоле света и предрекая; визионер же благоговейно покло­няется ему и, получив исцеление, молитвенно благодарит его. Иное качество имеет также и сама словесная ткань рассказа.

Действительно, во всех подобных эпизодах в «Истории в память предыдущим родом» последовательно используется церковнославянская, а не разговорная, лексика и патетически напряженная, а не обыденная, интонация. Соответственно, и поведение героев меняется: визионеры пребывают в состоянии молитвы, религиозного воодушевления и благоговения, святой же Сергий излучает сияние, насыщает, предсказывает, исцеля­ет; одни припадают к чаше Божественной милости и спасения, другой ее подает. Да и сам автор — Авраамий Палицын — по этому поводу воспаряется в молитвенном восторге, восхваля­ет и проповедует «овеличии Божии, како прослави и ныне про­славляет угодника своего великого в чюдесех»⁵⁶. Но при этом цель писателя остается неизменной: как в сакраментальных эпизодах — средствами панегирической риторики, так и в буд­ничных — с использованием средств сказовой стилистики, Авраамий всегда стремится показать, что преподобный Сер­гий Радонежский — истинный народный святой, неотступный защитник своей обители и всей Русской земли и что «на вся­ком бо месте в бедах или в скорбех или в юзах в плене же, и в изгнаниих, и в кровопролитиих, и во всяких нужных теснотах и печалех и иже призовет с верою в помощь великого сего отца, той убо посрамлен никако же исходит и чаяния своего не погрешит. Овогда же и преже прошениа святый в печалех пред­варяет и неищущим его скор помощник обретается. Той убо друг присный Матери Слова Божиа, не считая тогда и ныне всех нас питает»⁵⁷.

Итак, формируя у читателя представление о преподоб­ном Сергии Радонежском, Авраамий Палицын использует ком­плекс как семантически простых, так и метафорических эпите­тов, влагает в его уста различные в идейно-стилистическом отношении речи, описывает его внешность и поступки и, нако­нец, характеризует разное восприятие его личности разными участниками борьбы за монастырь. Все это позволило писате­лю создать объемный образ святого, показать его, если позво­лительно так выразиться, в динамике стереоиллюзии и стерео­фонии. А последнее особенно важно, ибо наглядно свидетель­ствует о начавшемся в русской литературе отходе от средневе­ковой традиции плоскостной, одномерной и аперспективной изобразительности.

Примечания