В. Л. Курабцев

Русский «завет» с платонизмом

Автор — доктор философских наук, профессор кафедры философии Московского государственного областного университета (МГОУ).

Не в силе Бог, а в правде.
Святой Александр Невский

Что может быть общего между жителями суровой северной страны и мудрецом южных морей?
Народ, который веками выживал в слишком холодной стране с неблагоприятным климатом и почвой, не мог понять человека, жившего в стране олив и южного солнца, да еще и в основном «космично».
Что может быть общего между простым славянином и глубокомысленным эллином царского рода? Между русской простотой и мудростью древней Эллады?
Народ, который привык веками терпеть авторитарное правление, жить почти в рабском состоянии и обходиться без философии, не мог понять свободного и утонченного мыслителя.
Народ бесконечно расширял свои этнические границы и создал великую евразийскую империю.
Как он мог согласиться с апологетом небольших эллинских полисов и прежде всего Афин?
Народ заселил Восток и Север, Юг и Запад, пришел на Урал и в Сибирь, на Дальний Восток и в азиатские степи. И повсюду практически не завершил благоустройства.
Как он мог принять (со своей акосмией и аколасией¹) космос и Логос Платона?
Народ с душевной мягкостью и отзывчивостью не мог поверить по-европейски рациональному, а иногда и не слишком доброму метафизику.
Народ славянский — человечный, со своим православием и незападным мирочувствием, не мог поверить язычнику, человеку западного этноса и культуры. 
Но поверил и принял. Притом, что едва ли не до XIX века и знать не знал о философе Платоне! За этим скрываются глубокие уровни сходства, которые все-таки более значимы, чем уровни несходства.

Религиозный уровень

Платону и русским присущ скорее культоцентризм, а не культуроцентризм.

Культоцентризм — это бытийственное Единое-Благо Платона и это вечная русская вера в Бога и надежда на Бога. Надежда на благодать Святого Духа, на помощь Господа Бога Иисуса Христа, Пресвятой Богородицы и почитаемых святых. У русских, как пишет Н.А. Бердяев, «…всегда есть устремленность к чему-то бесконечному. У русских всегда есть жажда иной жизни, иного мира, всегда есть недовольство тем, что есть. Эсхатологическая² устремленность принадлежит к структуре русской души»³. При этом средняя область культуры остается недооцененной и не обустроенной.

Ясно, что Платон в чем-то существенно «русский». Начиная с понимания философии как «умирания и приготовления к смерти» (а «там» добродетельного человека ждет только хорошее) и до мифов о потусторонних мирах и «Островах блаженных», перекликающихся с Царствием Небесным. Бесконечен и прекрасен мир идей Платона, этих «малых обликов горних основ жизни» (П. А. Флоренский). Явственно богопознание философа и его бесконечное недовольство этим «пещерным» миром и его обитателями.

Пещерным жителям противостоят герои духа — философы (но не жрецы эллинских храмов!). А в русском православии героями духа признаны святые. Русское богопознание произрастало не только социокультурно (прежде всего церковно), но и менталитетно, из глубинных установок души. Отсюда же — мечта о Правде и Справедливости, о мудром устройстве жизни и Спасении. На этом стоит, согласно Бердяеву, и русский мессианизм. Но в центре русского богопознания, несомненно, — живая вера в Бога и духовная любовь.

Онтологизм в одинаковой мере присущ философии Платона и русскому национальному мировоззрению. Как его понимать? Можно в духе В.Ф. Эрна — как «благодать существенного усвоения Слова»⁴. Самое теоретическое мировоззрение в России — русская философия — с очевидностью «субстанциально пронизано религией Слова» (В.Ф. Эрн). А Платон — философ Логоса и признанный предтеча «религии Слова».

Освальд Шпенглер в «Закате Европы» по-своему отметил этот феномен: есть особая душа религий откровения (иудаизма, христианства, ислама) — магическая душа. В этой душе — дуализм «загадочных субстанций — духа и души»⁵. В православной душе это особенно заметно. Но его почти нет в античной и западной душе. Западной душе, согласно В.Ф. Эрну, присущ даже противоположный смысл — меонический⁶ рационализм, с непониманием своей духовной нищеты.

Однако в античной душе Платона с очевидностью нашлось место духу — как устремленности к Благу, Эйдосам, Единому. А субстанция русской души, в свою очередь, может открываться совершенно определенно, как она открылась Л. Н. Толстому: русский народ — «кроткий, мудрый, святой», с «великой духовной силой»⁷. Очевиден ноуменальный онтологизм этой души, общающейся с Богом и остро переживающей свою греховность. Очевиден, причем во все исторические времена, нравственный поиск и богообщение народа. Это заметно даже у, казалось бы, внерелигиозных или противоречиво религиозных гениев России (Пушкина, Толстого, Чехова, Шолохова и др.). Они — «гениальное цветение русского духа из корней Православия»⁸. И это правда уже в том смысле, что гении — этнически русские или русские по духу.

И снова Н. А. Бердяев: «Русский народ — религиозный по своему типу и по своей душевной структуре. <…> Русские атеизм, нигилизм, материализм приобретали религиозную окраску» (выделено мной — В.К.)⁹. Речь, конечно, о «глубинной православной основе русской души» (Н.А. Бердяев), способной к аскезе и жертвенности. И национальную русскую идею, и русский мессианизм Бердяев, небесспорно, понимает в том же духе: это не идея культуры, империи, а идея Царства Божьего. Здесь много правды — это показал, например, столь «верующий» путь к коммунизму.

Возможно, даже прав В. Ф. Эрн: «Единый жених русской души — Христос, и свидетели этого — святые, тайные кормчие русской истории»¹⁰. Россия «изнутри существенно православна» и, можно сказать, близко (изнутри) стоит к Святой Руси.

И. А. Ильин подтверждает эту мысль замечательными словами: «Мы верим в Россию потому, что созерцаем ее в Боге и видим ее такою, какой она была на самом деле»¹¹. Эту Русь нельзя отрицать, иначе пришлось бы отрицать саму духовную реальность, саму метафизику, сами творения Божьи. А Платона, как написал П. А. Флоренский, можно, в свою очередь, понимать тоже существенно религиозно — как ищущего святости, как «выразителя идей вообще Религии, всех религиозных идей всего древнего мира»¹². Даже Гегель признает: «У Платона философия перемешана с сознанием сверхчувственного, с тем, что мы называем религиозным сознанием»¹³. И он же пишет о том, что отцы Церкви находили в сочинениях Платона описание христианской троичности Бога.

Такова серьезная религиозная перекличка философии Платона и русского мировоззрения.

Морально-нравственный уровень

Этот уровень тесно связан с уровнем религиозным — как у Платона, так и в русском мировоззрении и культуре. Лучшая мораль, в понимании Платона, — у людей с золотой душой, философов. Слабее — у людей с серебряной душой, стражей. И совсем слабая — у демоса, с его медной и железной душой. Русские же назвали самыми праведными своих святых; слабее мораль у просто честных и боголюбивых людей; и самая слабая — у бесчестных и несправедливых безбожников. Нечто похожее обнаруживается и у Платона (за исключением святых).

Многие мыслители, например Н. А. Бердяев, отмечали: сам склад русского мышления по преимуществу моральный. Можно аналогично понимать и мышление Платона. В каком-то смысле вся философия Платона — «дом из этики»¹⁴. У русских тоже в существенном смысле вся жизнь, философия и судьба — «этика», поиск Правды. И Бог — «не в силе…, а в правде» (св. Александр Невский). И «мудрое» житейское о
суженом — «лишь бы человек был хороший».

Русское выживание в суровом климате и с жестким правлением сформировало не только авральное трудолюбие и тягу к алкоголю, но и душевную отзывчивость, доброту. К тому же «русский народ всегда любил жить в тепле коллектива, в какой-то растворенности в стихии земли, в лоне матери»¹⁵.

Эта душевная теплота, человечность славян весьма глубока, природна. И она проистекает из этнической славянской природы (включая, разумеется, языческий период существования) и христианской природы славян, ставшей со времени крещения по-настоящему корневой. Вряд ли прав Бердяев, акцентирующий, прежде всего стихийное, дионисическое начало нашей языческой души. Напротив, в древнейших упоминаниях о славянах отмечается их простота и аскетичность (одежды, жилища, быта), их доверчивость и мягкость (что не исключало в иных ситуациях иного поведения). И. А. Ильин именно это и подтверждает: «О доброте, ласковости и гостеприимстве, а также о свободолюбии русских славян свидетельствуют единогласно древние источники — и византийские, и арабские»¹⁶.

Православие тем более возвысило и облагородило русскую душу. Добро, милостыня приобрели качество богоугодности и спасающей силы. И понятно, почему Н. А. Бердяев, Н. О. Лосский, В. Шубарт и другие смогли написать о «выдающейся доброте» русского народа. Например, у Н. О. Лосского сказано: «К числу первичных, основных свойств русского народа принадлежит выдающаяся доброта его. Она поддерживается и углубляется исканием абсолютного добра и связанной с нею религиозностью народа»¹⁷. Достоевский еще категоричнее: «Синтез и завершение всех добрых свойств русского народа в его христианском духе»¹⁸. Обратной стороной этой доброты иногда выступают, согласно тому же Лосскому, жестокость, нигилизм, хулиганство.

Русским людям понятен и близок платоновский идеал гармонии души человека, а также государства, — если душа служит Благу. Это, вероятно, прежде всего, о русских написал профессор Н. Устрялов: люди «борются за Логос — борются даже и тогда, когда сами этого не подозревают»¹⁹.

Это высокое направление чувствуется во всей русской культуре, религии, искусстве и философии.

И. А. Ильин пишет о «сердечном и совестном созерцании» в русских летописях и наставительных сочинениях. Вся русская литература носит «моральный характер более, чем все литературы мира, и скрыто-религиозный характер»²⁰. Об этом же свидетельствует панморализм (греч. pan — «все», лат. mores — «нравы, нравственное») русской философии: «…Всюду доминирует (даже в отвлеченных проблемах) моральная установка: здесь лежит один из самых действенных творческих истоков русского философствования»²¹. Русская идея, в понимании И.А. Ильина, тоже моральна: это «идея сердца»²², то есть идея добра и любви.

Таким образом, страстное искание Добра и путь к Добру — сущностная установка и вечное движение русской психологии, культуры и мировоззрения, а также «основная тема всей <…> жизни и всей <…> философии»²³ Платона.

Этнометафизический уровень

Он связан с предыдущими уровнями, частично описан, но требует и отдельного рассмотрения. Парадоксальным образом этнический (или этнопсихологический) уровень неотделим от метафизического, связан с ним синергийно. Этот уровень требует антиномического подхода, поскольку любое положительное качество этноса (славянского или эллинского) связано с отрицательным качеством, хотя и в разной мере.

Итак, славяне спокойны и терпеливы. Их необузданность тоже может проявиться, но терпение более очевидно и устойчиво. Например, П. А. Сорокин социологически доказывает, что мнение о «“склонности к беспорядкам” и особом “революционизме” русского народа является пропагандистским стереотипом»²⁴. А о Платоне древние авторы высказывались в подобном же духе: «спокойное величие», «величайшая простота»²⁵ и т.д.

Славяне жалостливы и милосердны. Их беспощадность тоже возможна и бывала в истории, но милосердия, доброго отношения больше. В славянском менталитете присутствует прежде всего незлопамятность, прощение, «жизнь по сердцу». Эти качества отмечали многие, например, И.А. Ильин, который написал: «Любовь есть основная духовно-творческая сила русской души»²⁶. А Бердяев находил в глубинах души России «русский сверхнационализм и русское бескорыстие, неведомые другим народам»²⁷.

Славяне стойки и выносливы. Их слабость и трусость — тоже реальность, но в заметно меньшей степени. Например, Н. А. Бердяев, говоря о раскольниках и протопопе Аввакуме, заметил «необыкновенное свойство русского народа — выносливость к страданию»²⁸. И в самом деле трудно найти аналог русскому человеку, особенно русскому солдату, в отношении стойкости и выносливости, в отношении перенесения нечеловеческих испытаний.

Славяне талантливы и одаренны. Их бездарность и лень тоже могут проявиться, но даровитость явно преобладает. Об этом ясно говорит их великий вклад в мировую культуру и историю, их «духовная беременность» (Платон), связанная с самыми различными направлениями деятельности.

Славяне умны и разумны. Их неразумие и простодушная доверчивость тоже встречаются, но ум, а порой и мудрость, — бульшая и метафизическая достоверность. Это показывает вся русская философия, искусство, культура. Об этом писали многие исследователи России — Легра, Бэринг, Леруа-Болье и другие²⁹.

Славяне — люди с христианским духом. Хотя дух язычества, дух «дионисический» и свободолюбивый тоже реален. Языческую беспочвенность русской души «знал уже Гоголь и изобразил в свободно и безудержно несущейся русской тройке <…>. Куда и зачем — никто не знает»³⁰. Однако эта «тройка» в значительной степени укрощена христианским началом народной души.

Во всем этом (а названы не все славянские антиномии) есть явная перекличка с платоническими антиномиями (хотя это скорее качества) — воздержанностью и умеренностью, мужественностью и разумностью, справедливостью и добродетельностью. То есть на этнометафизическом уровне можно обнаружить нечто существенно общее у восточных славян (русских) и эллинов (Платона). При этом, разумеется, Платон тоже говорит на антиномическом языке. Ведь, например, за воздержанностью, умственным целомудрием (софросиной) Платона скрывается и обратное явление — невоздержанность, необузданность, своеволие, доходящие до трагедий Медеи, Ореста, Электры и др.

Славяне способны к высшим формам опыта, к умозрению и богообщению. Хотя встречается и неспособность, неприятие подобного опыта, но способность, безусловно, существеннее и потенциальнее. «Русскому народу свойственно философствовать <…> о смысле жизни, о Боге, о вечной жизни, о зле и неправде»³¹. Причем философствовать скорее в духе Платона, чем в духе Аристотеля или Спинозы.

«Русский народ поражает многосторонностью своих способностей. Ему присуща высокая религиозная одаренность, способность к высшим формам опыта, <…> теоретический и практический разум, <…> изобретательность, тонкое восприятие красоты и связанная с нею артистичность»³².

Славяне, особенно русские, достигли высокого уровня культуры, существенно вкусили культуру и имеют «ее уже внутри себя, т. е. неотъемлемо и необходимо»³³. Речь идет о Пушкине, Гоголе, Толстом, Достоевском, а также Чехове, Чайковском, Мусоргском, Блоке, Бердяеве и многих других. Обратной стороной этого явления оказывается невысокий уровень культуры части народа, пренебрежение к культуре, а также слабая «средняя область» культуры. Однако славянская способность и результативность в осуществлении высших форм материальной и идеальной культуры налицо — от автомата Калашникова и ракет Королева до симфоний Шостаковича и пьес Чехова. В этом смысле уровень культуры славян соответствует уровню культуры Платона.

Славяне в своей теории и практике радикальны и дерзновенны, хотя заметна иногда и пассивность, непродуктивность их деятельности. «Подлинно есть в русском духе устремленность к крайнему и предельному»³⁴, в том числе тоталитарному, и она связана с религиозностью. Этот порыв — творческий порыв. Как пишет И.А. Ильин, можно привести в духовно-творческое движение «ум и волю русского человека»: это делается «любовью и верою»³⁵.

Платон не менее дерзновенен, он максималист. Карл Каутский пишет о «коммунизме потребления» Платона, о «половом коммунизме», о «духе коммунизма, чувстве равенства и братства»³⁶ в «Politeia» Платона. Когда к Платону обратилось население Кирены и аркадийцы с просьбой быть их законодателем, философ выдвинул главное и не выполненное государствами условие: уничтожение всякой частной собственности.

Коммунизм также не случайно состоялся в теории и практике России. Он, в каком-то смысле, «есть русская судьба, момент внутренней судьбы русского народа»³⁷. В силу того, как полагал Бердяев, что «русские — максималисты, и именно то, что представляется утопией, в России наиболее реалистично»³⁸. И если уж принимается нечто ортодоксальное, то все другое объявляется ересью. Например, если это «религия» материализма, то нематериалисты автоматически оказываются едва ли не врагами народа. Максимализм — это и упование на революции, на слишком резкие социальные и культурные перемены. Таковыми были реформы святого князя Владимира, Петра, большевиков, Горбачева и Ельцина.

Большевики запретили многое из «буржуазной» культуры — священные книги, «буржуазную» философию, сочинения Достоевского и декадентов, многое другое.

Аналогично позиционировал себя и Платон в проекте идеального государства — с его запретами на противоречивое описание богов, на определенные музыкальные лады, на поэтическое воспитание и т.д. Платон в духе своего максимализма абсолютизировал идею Блага, добродетель, личность философа и другое.

Славяне склонны к живому, поэтическому мышлению, обильно и действенно звучащему. А мышление Платона было именно таково, к тому же проникнутое «кафоличностью и вселенскостью» (В. Ф. Эрн).

Славянам близки идеи, которые и логичны, и мифологичны, причем связаны с мистикой Солнца и света. Такова их русская идея, идея русского мессианизма, идея Святой Руси, идея Истины-Правды, «идея» Иисуса Христа и Пресвятой Богородицы. Платон как нельзя более пришелся их душе и мировоззрению.

Славяне склонны забыть себя — ради общего блага; довериться не себе, а монахам-старцам; стесняться своего богатства или личного дарования. Им метафизически ближе царство вечных Идей, спасение каждого человека, народа и даже мира, чем царство несущейся куда-то бездушной цивилизации с ее материальными благами.

Славянам нужен выход за культуру. Нужно «почувствовать дыхание веющего Духа», чтобы знать, как жить. А западным народам нужно скорее остаться в культуре, многоликой и обмирщенной. И исходя из нее определять ценности.

Платон тоже полон страстного, живого мышления, поэтичности и мифологичности. Он устремлен «за культуру» — к идеальному «царству» с идеальными правителями. Он даже предпочел, будучи ярчайшей личностью, антиперсонализм и тоталитарный эгалитаризм. Платону необходимо большее, чем культура, а в культуре остается близкий и «родной» Западу Аристотель.

И в силу всех этих нюансов многие идеи и символы славян, особенно философские, не вполне продуманы и точны, в них много не выявленного и не отрефлектированного. Аналогичное — и у Платона, у которого так заметна «лаборатория мысли» (А. Ф. Лосев).

Но важнее эссенциальное, — как у славян, так и у Платона, — «человек призван быть на земле именно духом»³⁹, а не биологическим и социокультурным эгоистом и потребителем.

Славяне ищут, едва ли не прежде всего, спасения, ценят его, обращаясь к религии и философии, искусству и науке, к политике и идеологии. И хотя у части народа есть и иная склонность — к деградации, к бессмысленным и тупиковым путям, поиск спасения существеннее. И именно он присущ славянам по преимуществу. Проблема спасения — также одна из центральных в творчестве Платона.

По мнению Н. А. Бердяева, со спасением связана сама русская идея. Это идея эсхатологическая, и «в русском сознании <…> принимает форму стремления ко всеобщему спасению»⁴⁰, ко «всеобщему воскресению к новой жизни». Спасение видится в «коммюнотарности и братстве людей и народов», необходимых для грядущего Нового Иерусалима. В книге «Судьба России» философ уточняет идею русского спасения — это «единая мысль о спасении своей души, о спасении народа, о спасении мира»⁴¹.

Для Платона чрезвычайно важно первое спасение (очищение души, умосозерцание, «бегство отсюда туда») и весьма важно второе спасение (проект идеального государства, «Законы»). С Флоренским можно соглашаться: «Платон ищет святости», и его приятие реальности в пределе, действительно, ведет «к идее обожения — θέωσις»⁴².

И наконец, одно из наиболее существенных общих качеств славянского и платоновского мировоззрения — приоритет души над телом и миром. И антимещанский дух. Разумеется, это тоже антиномия, ибо реальна и славянская бездуховность, а также вещизм, потребительство, но приоритет души в народе и человеке важнее и сущностнее.

А Платон, как известно, душу ставил гораздо выше тела, выше вещей и материальных объектов, выше всего. Именно в душе горит божественный огонь разума и религиозной веры. Именно душа подобна Единому-Благу, Уму и Мировой Душе. А тело — «темница души», надгробная плита. О древнегреческих обывателях, «мещанах», погубивших Сократа и не понимающих философов, Платон отзывался весьма негативно, почти не замечая их положительных качеств. Его целью было отрешить людей от чрезмерной привязанности к материальным благам, избавить их от «мещанства духа, <…> от той материальной зависимости, которая создается как чрезмерным изобилием, так и крайней скудостью»⁴³.

При этом философ обладал прекрасным атлетическим сложением и в обычной жизни не бедствовал (то есть отчасти сам был обывателем, как и любой человек).

А для славянина, особенно русского человека, душа, несомненно, — главное в человеке, душевное — значит ноуменальное, нечто божественное и доброе. Душа русского человека открыта, он прост и доверчив, легко и естественно общается, «без внешней привитой вежливости» (Н.О. Лосский).

Сердце, нравственное начало главенствуют над умом и волей (а у Платона, кстати, сердце подчиняется нравственным уму и воле, то есть душе, как ее понимал философ).

Можно, конечно, выделить, как это сделал Н.А. Бердяев, тот момент, что русская душевность связана с теплотой национальной материи, что «в ней много еще плоти и недостаточно духа»⁴⁴. Но это не умаляет нашего выдающегося качества, этнического и православного.

Бердяев называет Россию «самой не буржуазной страной в мире», страной без крепкого мещанства. Русский народ «не слишком (выделено мной — В. К.) поглощен жаждой земной прибыли и земного благоустройства»⁴⁵.  Сама тайна русского духа Н.А. Бердяеву в начале ХХ века увиделась так: «Слишком ясно, что Россия не призвана к благополучию, к телесному и духовному благоустройству <…>. В ней нет дара создания средней культуры, и этим она действительно глубоко отличается от стран Запада, отличается не только по отсталости своей, а по духу своему»⁴⁶.

Русская духовная альтернатива — не относительное и среднее, а абсолютное и максимальное. Поэтому и откровение человека в России «может быть лишь религиозным откровением»⁴⁷, открытием внутреннего человека как подлинного христианина. Откровению же человека в духе Запада сильно мешает национальное «презрение к мещанству»⁴⁸, к коллективной посредственности на основе земных благ.

«Душа России — не буржуазная душа, — душа, не склоняющаяся перед золотым тельцом, и уже за одно это можно любить ее бесконечно»⁴⁹.

Платон тоже вне золотого тельца и вне приземленных путей. Его, как известно, «древние апологеты называли <…> христианином до Христа»⁵⁰. И полагали, что его коснулась благодать «Бога-Слова и (у него. — В. К.) <…> был дар предведения».

Недруги платонизма обвиняли философа (и отчасти не беспочвенно!) в фанатичной борьбе за «совершенно неопределенное неизвестное — высшее благо»⁵¹; связывали его имя с антицивилизационной направленностью. С другой стороны — это как раз то, что П.А. Флоренский называл «жизнью ради духа», а не ради внешнего знания и внешней жизни. И заявлял о «несомненной преемственности нашей духовной культуры от Платона»⁵², «древнего Пророка Аттики».

Как пишет А. Г. Тихолаз, для русских «круг платонических идей — это настолько «свое», что просить разрешения на свободные заимствования из него никому и в голову не приходит»⁵³. Так поступали П. Юркевич, В. Соловьев, Н. Бердяев и другие. Специфика русской философии — христианско-платоническая, и связана с идеалом «цельного знания», с метафизикой всеединства, софиологией и другими феноменами.

В силу всех указанных причин и состоялся, даже на дорефлективном, этнопсихологическом уровне, strong>неоднозначный «завет» русских с Платоном и платонизмом. Но все-таки важнее другой завет, заключенный в Х веке, — христианский.

И русская душа оказалась главным образом «славянкой», «христианкой» и, несколько парадоксально, «платоничкой».

Но не нужно успокаиваться на простых ответах о России и русских. Каковы они, созерцаемые в Боге? Каковы их предназначение и судьба? Какими они были в изменяющейся истории? Какие они есть? Какие они есть «на самом деле»? И какими будут «на самом деле»?..

Примечания