Е. В. Никольский

Размышления Всеволода Соловьева о благочестии, вере и соблазнах эпохи

Всеволод Сергеевич Соловьев (1849—1903) был старшим ребенком в семье знаменитого русского историка Сергея Михайловича Соловьева¹, чью многотомную «Историю России с древнейших времен» и другие сочинения до сих пор с увлечением читают любители истории, изучают исследователи.

В 1876 году в журнале «Нива», с которым судьба надолго связала писателя, появился его первый исторический роман «Княжна Острожская»², принесший писателю громкий, неоспоримый всероссийский успех. А следом за этим романом на протяжении сравнительно короткого срока один за другим выходят его основные историко-художественные сочинения — романы «Юный император» (1877), повесть «Русские крестоносцы» (1877), романы «Капитан гренадерской роты»

(1878) , «Царь-девица» (1878), «Касимовская невеста»

(1879) . Последние его историко-художественные произведения были написаны уже в начале 90-х годов: «Царское посольство» (1890) и «Жених царевны»

(1891), в которых автор вновь обратился к своему любимому периоду русской истории — XVII веку.

А между 70-ми и 90-ми годами лежит долгий период плодотворной и кропотливой работы над знаменитой «Хроникой четырех поколений», которую в широких читательских кругах называли просто «Семья Горбатовых». Несколько позже была создано классическое «программное» произведение — мистическая дилогия (романы «Волхвы» (1888) и «Великий Розенкрейцер» (1889)).

В 1888 году вместе с П. П. Гнедичем Вс. Соловьев основал иллюстрированный журнал «Север», задуманный как общедоступное, чисто русское издание, решающее патриотические и художественные задачи. С первого же номера писатель вел с читателем свободный разговор в специальном отделе «Беседы Севера» за подписью «Изд-ль»: (т.е. издатель). Под таким псевдонимом Соловьев публиковал свои рассуждения о дворянской чести, религиозных исканиях и истоках распространившегося религиозного равнодушия, о судебной реформе, критические очерки о спиритизме.

Всеволод Сергеевич Соловьев не был «профессиональным» философом и поэтому не создал целостной системы воззрений на общественное и духовное бытие человека. Его главным делом было литературное творчество. Но в то же время и вопросам социальным он придавал не менее серьезное значение, рассматривая их как неотъемлемую и очень важную сферу жизни. Система взглядов романиста на социум и религию как бы представлена в его публицистическом наследии. Однако эти идеи отличались необычайной ясностью, продуманностью и определенностью, и они вполне поддаются реконструкции как нечто целостное и внутренне единое.

В своем кратком очерке о Всеволоде Сергеевиче Соловьеве его племянник отец Сергий Соловьев писал, что писатель был «монархистом без рассуждения»³. Однако данное весьма краткое высказывание дает лишь самую общую характеристику его взглядам. В своих письмах беллетрист не особенно распространялся по идеологическим вопросам, предпочитая передавать своим корреспондентам и их близким добрые пожелания и обсуждать текущие (в том числе издательские) дела.

В 1883 году в Успенском соборе Московского Кремля состоялось венчание на царство Александра III. Вс. Соловьев не присутствовал на коронации, но всей душой отозвался на это событие, что подвигло его в том же году издать брошюру «Москва 15 мая 1883 года» (с подзаголовком «Обращение к детям»). в которой он искренне и открыто высказал свои монархические воззрения.

Отметим, что большой оригинальности в ней автор не достиг: содержание этой книжки сводилось к повтору обыкновенных для самодержавной России сентенций о верности и преданности своему монарху и несколько назидательных (с точки зрения XXI века) увещавший о долге и обязанностях перед царем и его империей. Нам трудно упрекать его в конъюнктурно-сти, ибо он искренно и открыто изложил то, о чем думал и что чувствовал.

Вс. Соловьев в частности писал: «Народ служит Царю, а Царь служит народу, и царское служение — самое великое, самое многотрудное, какое только может выпасть на долю человека. Вся жизнь монарха должна быть постоянной, не ослабевающей заботой о добре и пользе для народа, для подданных, на которых Царь смотрит как на родных своих детей. И эти десятки миллионов русских людей должны находить у Царя неизменную правду, любовь и милость»⁴.

Писатель считал, что только Бог может дать человеку силу и мудрость для несения царского служения, и поэтому глубокая вера самого самодержца (в данном случае — Александра III) в силу божественной благодати, принимаемой во время священного Таинства коронования, и молитвы Православной Церкви способствуют благополучию императора и процветанию отчизны.

Всеволод Сергеевич Соловьев в деталях пересказал все эпизоды венчания на царство, стремясь пробудить у своих читателей глубокое чувство любви и благоговения перед своим монархом.

Обращаясь к детям романист писал: «Вы должны хорошо подумать о своих обязанностях к царю и народу. Вы должны молиться, как молился наш Царь, о том, чтобы Бог помог вам неустанно работать на общую пользу»⁵.

Понятие «монархия», «самодержавие», «император» были священны для Всеволода Соловьева; для него все это было не просто модой, желанием сделать придворную карьеру, а искренним чувством благоговения, которое испытывает благородный дворянин перед своим сюзереном.

Как писал отец Сергий Соловьев, «Всеволод Сергеевич был совсем из другого материала, чем его отец и братья. И, может быть, только он воспринимал русское Православие в его восточной стихии, с «царем-батюшкой», с полной пассивностью, смирением, сознанием коренной порчи человеческой натуры, бессилия личности перед судьбой и надеждой на милосердие Божие»⁶.

Братья (Владимир и Михаил Соловьевы) не разделяли его устремлений, что послужило одной из причин конфликта внутри семьи Соловьевых: «правый» традиционалист (не склонный, правда, к официозу и патриотической истерике) был чужд «левому» уклону его младших братьев.

Духовно-религиозный путь Вс. Соловьева условно можно разделить на несколько этапов. В детстве под влиянием своего дедушки, московского священника отца Михаила, он с чуткостью своей души принял православную веру, которой (если судить по его письмам к Ф. М. Достоевскому) не изменил и в юности. В более зрелом возрасте, предположительно из-за имевших тогда место косности и сухости религиозной жизни в «государственной» церкви, он стал скоро искать «духовность» в иных сферах бытия: интересовался спиритизмом, индуизмом и буддизмом, о чем потом искренне сожалел и каялся⁷.

Начинающий писатель, по-видимому, столкнул с тем, что значительно позже в статье «Типы религиозной жизни» (1937) выразила преподобная Мария (Скобцева): «Вся система предопределила то, что самые религиозноодаренные и горячие люди не находили в ней места. Одни или уходили в монастырь, стремясь к полному отрыву от всякой внешней церковной деятельности, или, вообще, поднимали мятеж, бунтуя зачастую не только против данной системы, но и против Церкви как таковой. Так родился у нас антирелигиозный фанатизм наших революционеров, столь похожий в своей первоначальной стадии на огненное горение подлинной, религиозной жизни. Он втягивал в себя всех, кто жаждал внутреннего аскетического подвига, жертвы, бескорыстной любви — всего того, что официальная государственная Церковь не могла дать.»⁸.

На наш взгляд, его поиски в сфере неевангельской духовности (буддизм, спиритизм, теософия, гностицизм) можно объяснить именно теми причинами, которые выявила святая Мария (Скобцова). Однако, кризис, вызванный встречей в Париже с Е. П. Бла-ватской, был преодолен романистом благодаря общению со святым Иоанном Кронштадтским.

Первому биографу прозаика А. И. Измайлову от Всеволода Сергеевича Соловьева доводилось слышать немало рассказов о необыкновенных сеансах, какие удавались в присутствии его младшего брата Владимира, о случаях как бы ясновидения, о свечах, гаснувших и зажигающихся в темноте. По словам Всеволода Сергеевича, который тоже был крайним мистиком, с излишним доверием к своим чувствам и чужому рассказу, «однажды в уме его сложилось ночью стройное восьмистишье. Утром пришел брат Владимир и рассказал о странности: ему ночью приснилось стройное стихотворение. «Когда мы сличили стихотворения, — рассказывал позже Вс. Соловьев, — мы были поражены их почти безусловным сходством. Всеволод Соловьев, рассказывая это, был уже седеющим стариком, а мистификаторских наклонностей у него не было»⁹.

Возникновение же интереса русского общества к мистическим сферам бытия можно отнести ко второй половине XVIII века, когда в Россию из стран Западной Европы начали проникать идеи масонских лож. Во время правления Александра I отмечалось значительное охлаждение светского общества к православию, следствием чего стало зарождение мистических сект, в том числе известного кружка хлыстовки Екатерины Татариновой, описанного Вс. Соловьевым в романе «Старый дом».

Во второй половине XIX века внимание многих обывателей было обращено к парапсихологии и гипнозу (в терминологии тех лет — «магнетизму»). Частично это отразилось и в литературе, например в повести Н. С. Лескова «Очарованный странник».

В таком культурном контексте обращение братьев Соловьевых к таинственному не представляется чем-то необычным и оригинальным. На наш взгляд, гораздо целесообразнее проследить эволюцию восприятия мистики Всеволодом Соловьевым.

Широкое распространение спиритизма и иных форм нехристианской «духовности» вызвало со стороны лиц, глубоко и осмысленно принимавших учение Христовой Церкви, вполне обоснованную и своевременную критику (святитель Феофан Затворник, Н. С. Лесков, Ф. М. Достоевский, Вс. С. Соловьев, А. Ф. Тютчева, протоиерей Иоанн Полисадов и дру-гие)¹⁰. В таком историческом литературном контексте появление публицистических очерков романиста и

художественных произведений, осмысливавший этот культурный феномен, было вполне актуальным.

В письме Вс. С. Соловьева к Ф. М. Достоевскому от 12 июня 1877 года содержится краткое повествование о наблюдаемых им еженедельных спиритических сеансах, в которых принимал активное участие его юный шурин. Характеристика самого сеанса вполне типична: «Движется мебель, сам по себе пишет карандаш» и т.д., а также «на днях» один из участников «был оттолкнут от стола и с ним полетел по комнате»¹¹.

В пору своего сильного (еще не критичного) интереса к мистике Всеволод Соловьев в Париже «брал уроки у хироманта А. Дебарроля (1801—1886)»¹². Отражением этого пристрастия стали некоторые сцены в романе «Волхвы», где автор повествует о том, что главный герой, князь Юрий Захарьев-Овинов, обучается гаданию по руке у некой фрау Луизы.

Увлечение романиста этим явлением было длительным. Позднее Всеволод Соловьев, обобщая свой опыт, писал: «С медиумизмом я столкнулся в первые годы моей юности и с тех пор в продолжение многих лет наблюдал его сущность, следил за его развитием и распространением.»¹³. Писатель оказался не только знаком с литературой о предмете, но и видел все явления, относящиеся к сфере медиумизма. Все типы приверженцев и противников прошли пред ним : он наблюдал шарлатанов, сознательных и бессознательных обманщиков, слепых фанатиков, осторожных и неутомимых исследователей, воодушевленных самыми высокими стремлениями, упорных и упрямых скептиков, близоруких и легкомысленных отрицателей, «словом, честных и бесчестных, мудрых и глу-пых»¹⁴.

Такие наблюдения впоследствии позволили писателю дать четкое (можно сказать, научно-религиоведческое) определение понятию «спирит». По мнению Вс. Соловьева, к этой категории следует отнести совсем не того, кто исследует медиумизм с научными целями или относится к нему с христианской точки зрения, а того, кто увлечен им, кто верит в духов и из общения с ними творит себе религию¹⁵.

Следует особо отметить, что соловьевское определение спиритизма как своеобразной формы религиозного сознания не лишено научного обоснования. (Ведь, по сути, его изыскания стали предшественниками появившихся во второй половине ХХ века многочисленных неоязыческих культов, объединенных общим названием New Age).

По этому поводу современный богослов-патролог игумен Феофан (Крюков) пишет, что спиритизм «представляет целую религиозно-нравственную философскую систему нового духо-сообщенного учения, способного деморализовать человечество, произвести в нем великую «нравственную революцию»»¹⁶.

При осмыслении сути спиритизма как философии и культа Вс. Соловьев исходил из традиционного для православного христианства представления о том, что позитивная духовная практика способствует обретению человеком подлинного душевного здоровья, т.е. психологической гармонии. В то время иные формы духовной жизни могут создавать иллюзию выздоровления и лишь способствовать усилению болезни, которую можно понимать как разновидность духовного заблуждения. В этих своих размышлениях Всеволод Соловьев следует традициям святоотеческого богословия¹⁷.

В статье, посвященной осмыслению этой проблемы с сугубо православных традиций он писал: «Спиритическая религия является тем пряным блюдом, которое дразнит ложный аппетит больного. И если этот больной, жаждущий выздоровления, ищущий истинной религии, нападает на это блюдо и удовлетворяется им, он никогда не выздоровеет, никогда не найдет счастья, ибо то, что он почтет за счастье, окажется только призраком, только новым бредом, только новой формой болезни»¹⁸.

Далее романист рассматривает данные явления с православной точки зрения, в ракурсе аскетической традиции святоотеческой философии и богословия. Согласно его взглядам, «человеку, верующему в Бога, в бессмертие души, эти подозрительные существа, ничего нужного не скажут и не покажут, они только принизят ею, как и всякое иное дурное сообщество, и притом могут вредно подействовать на его физическое здоровье»¹⁹.

В 1889 году в журнале «Север» Вс. Соловьев поместил свое публицистическую статью «Искание религии», в котором вновь затронул некоторые аспекты осмысления теософии и спиритизма²⁰.

Выше мы отмечали, что своей заинтересованностью этой сферой бытия Вс. Соловьев поделился с Достоевским. Федор Михайлович, однако, оставил его письмо без ответа. Но во время их совместного путешествия по Германии, Достоевский раскрыл своему коллеге собственный взгляд на эту проблему. Вот как об этом вспоминает сам Соловьев: «Лет двадцать назад мне пришлось обсуждать сильные развитые медиумические явления вместе с покойным Достоевским. Когда мы должны остановиться на действительном присутствии этих вне нас находящихся деятелей, он с присущей ему страстью стал повторять: «Это черти, врут они, называя себя духами умерших. Это черти!»»²¹ (курсив мой. — Е. Н.).

Всеволод Соловьев впоследствии (через несколько лет после смерти Ф. М. Достоевского) убедился в правоте своего старшего друга и наставника. Об этом он писал следующие строки: «В последовавшие за тем годы мне пришлось больше ознакомиться с этими явлениями и я нахожу, что эти существа и полусущества, кто бы они ни были, большей частью — такая дрянь, с которой уважающему себя человеку и христианину не следует вести дела»²².

Аналогичные мысли высказывала в своих мемуарах «При дворе двух императоров» и дочь великого поэта Ф. И. Тютчева Анна Федоровна, которая, отмечая широкое распространение спиритизма среди членов высшего общества и активное неравнодушие к таким явлениям некоторых представителей августейшей фамилии, все же критически воспринимала происходящее. Голоса, вещавшие во время сеансов, автор воспоминаний не считала «душами умерших, а относила «скорее к душам элементарным, к тем, которых блаженный Августин в своем «Граде Божи-ем» называет духами лжи, — к тщеславным, любопытным, лукавым, пустым, всегда прибывающим в заблуждении и старающихся завлечь с собой и человека, обитающих в самых низких слоях земной атмосферы, к духам воздуха, о которых говорит апостол Павел. В древности они выдавали себя за богов, в Средние века проявляли себя как колдуны, а в наше время превратились в стучащих духов и в невидимые руки. Я думаю, что иметь с ними дело — грех, а еще более — безумие, потому что они хотят отвлечь нас от Бога; с этой целью они пользуются языком религии»²³.

По этому же поводу в одной из своих статей святитель Феофан Затворник писал, что спиритизм не является действием какой-нибудь психической или физической силы медиумов. Ибо «образ действования медиумов прямо стоит против этого. Осталось допустить присутствие разумной силы. Кто же она? Или духи умерших, или бесы. Первое — немыслимо по существу дела и имеет против себя факты, не объясняемые таким способом. Стало быть, тут бесы. Чтобы прикрыться, они берут имена умерших. Против кого действуют они? Против Христа Спасителя! Веру в Господа хотят извратить и совсем уничтожить»²⁴. Подводя итог своим размышлениям, богослов высказывал мысль о полной несовместимости христианства и спиритизма. Согласно его мнению, это новое учение «противно святой вере Христовой и во многих пунктах проклято на Вселенских Соборах»²⁵.

Спиритизм и медиумизм, безусловно, были привнесенными и в определенной мере не органичными для России явлениями. Они возникли в отошедшей от христианства Америке, а позже распространились в Старом Свете²⁶. В русской философской и богословской науке святой Феофан Затворник был одним из первых, кто с подлинно православных позиций рассмотрел явления, лежащие на границе материальной и духовной сфер — гипноз (в терминологии XIX века — магнетизм) гомеопатию и спиритизм, раскрыв их сущность и сформулировав должное к ним отношение.

О распространении и усилении интереса к различным формам внецерковной мистики в России второй половины XIX и начала ХХ века неоднократно писали и светские авторы. Например, в трудах русского эмигрантского историка Любови Петровны Миллер (Австралия) мы встречали замечание о том, что в описываемую эпоху «многие занимались «богоискательством» и выискивали каких-то юродивых и странников, от которых стремились «познать истину». Но не только это. Тогда болезненно интересовались спиритизмом и находили медиумов»²⁷.

В публицистике Всеволод Соловьев также был одним из первых авторов, затронувших эту тему. Сопоставление высказываний романиста и фрагментов из творений святителя Феофана позволяет нам выявить специфику мировосприятия романиста, который в свои зрелые творческие годы, переосмыслив некоторые свои юношеские воззрения, стал сознательным православным христианином и в какой-то мере апологетом христианства.

Намного позднее Всеволод Соловьев, дабы избавить себя от обвинений в вероотступничестве или еретическом искажении им православия, в послесловии к своему полемическому сочинению «Современная жрица Исиды» писал: «Я никогда не делал тайны из моих религиозных убеждений, завещанных мне моим отцом. Если и были во мне некоторые смущения, то это уж дело моей совести. Во всяком случае, я никогда не выносил перед публикой этих временных смущений и кончил тем, что справился с ними. Два десятка лет я пишу и написал много. Во всех моих, может быть, и крайне несовершенных писаниях невозможно найти ничего, что бы исходило бы не от христианина»²⁸.

Таким образом, мы можем констатировать, что Всеволод Сергеевич Соловьев в своем мировоззрении прошел путь от явного интереса к спиритизму до христианского осмысления этой сферы бытия.

Следует особо отметить, что писатель Вс. Соловьев понимал ту грань, что отделяет научный поиск от оккультизма. Ему не было чуждым и то, о чем в своей ранней студенческой работе «Спиритизм как антихристианство» писал русский философ отец Павел Флоренский: «Многое можно принять из спиритических теорий, но лишь поскольку они не выходят из области психологии, физиологии и т.д. Но когда нас хотят незаметно перевести в область метафизики и мистики, когда вместо научных воззрений нам хотят подсунуть усовершенствованный позитивизм, то мы упираемся руками и ногами. Это слишком серьезно; более серьезно, чем думают занимающиеся верчением столов. Признать спиритическую религию есть только первый шаг; далее покатишься от ереси на ересь и логически, и нравственно, — непременно прикатишься к царству антихриста»²⁹.

В течении нескольких лет в душе писателя постепенно происходил болезненный переход от ложного мистицизма к теплоте Христовой веры и свету научного познания. Хотя, согласно позднейшему его признанию, он не считал науки, особенно естествознание, силой, могущей кардинально решить сущностные и экзистенциальные вопросы бытия, оставляя их в сфере религии. Также он придерживался классического фидеизма, не пренебрегающего наукой.

Встреча в Санкт-Петербурге со святым Иоанном Кронштадтским помогла выйти писателю из духовного кризиса и обрести гармонию в общении с Богом. По свидетельству отца Сергия Соловьева до конца жизни Всеволод Сергеевич отличался «теплотой веры» и потерял всякий интерес к оккультизму. Духовная поддержка отца Иоанна и чтение духовной литературы, дружба с православным философом К. Н. Леон-тьевым³⁰ (тайным монахом Климентом) окончательно утвердили беллетриста в верности восточному христианству.

Католических увлечений своего младшего брата Владимира и племянника, униатского священника отца Сергия, писатель не разделял. Более того, из-за тайного присоединения Владимира Соловьева к Римской церкви писатель публично заявил о разрыве всех отношений с ним³¹. В своих романах он отрицательно отзывался о западном христианстве.

В традиционно консервативной манере писатель размышлял также и целях, назначении и функционировании литературы, а также о задачах цензурного контроля над периодикой. В одной из бесед в журнале «Север» за 1888 год Всеволод Соловьев поместил свои суждения о назначении произведений изящной словесности. По его мнению, «для пользы и развития русского православного народа потребны только сочинения, которые написаны без всяких уклонений от веры православной и способны укрепить его в вере»³².

В связи с появлением некоторых произведений Льва Толстого, которого Вс. Соловьев неоднократно порицал за отступление от религии отцов своих, писатель счел необходимым выразить свою оценку его творчеству: «Достаточно того, что если рассказ этот соблазнит «единого от малых сих», чтобы исключить его из списка книг для народного чтения, несмотря на его художественные достоинства и знаменитое имя его автора»³³. Это следует сделать даже в том случае, когда «он и не содержал ничего анти-правительственного»³⁴.

В статье «Граф Лев Толстой»³⁵ Всеволод Соловьев, оценивая высоко великого писателя как художника, все же не признавал за ним авторитета как мыслителя. А в его проповедях он видел отступление от христианства. С близких позиций много внимания уделял полемике с Толстым и Владимир Соловьев. Например, в работе «Оправдание добра» (1897) он полемизировал с Толстым как с писателем, считая его «образом фальшивого», «поддельного христианина» (а потому предшественника антихриста). Во многом резко расходившиеся, здесь братья имели точку соприкосновения: в отношении к Толстому, с которым оба полемизировали, и к Достоевскому — оба считали его своим учителем.

В отличие от своих собратьев по перу, Всеволод Соловьев не высказывал резких замечаний в адрес существовавшего в империи института цензуры. Более того, он одобрял и в какой-то мере поощрял его деятельность. В одной из своих статей, содержащей едва заметный антитолстовский намек, он писал: «Благоразумные люди, обязанные изо всех сил избирать наименьшее злоупотребления и ошибки, какие могут произойти от цензуры в огромном деле народного просвещения и воспитания, менее вредны, чем распространение в народе всяких скитаний и метаний человеческой мысли, всяких недозревших или перезревших плодов человеческого воображения, всяких «исправлений» Христова учения»³⁶. По мнению писателя, разрешение вопроса о православности (или неправославности) художественных произведений, рекомендуемых для народного чтения, следует предоставить лицам, служащим Православной Церкви, ибо это «их прямое дело и обязанность»³⁷.

На другую, не менее деликатную тему, писатель размышлял, опираясь на те же правоконсервативные позиции. Так, в статье, датированной 1891 годом, беллетрист выступил с не менее злободневной и деликатной темой — «еврейским вопросом». В первых строках статьи Вс. Соловьев привел известные факты об истории этой нации в христианскую эпоху. В частности, романист упомянул о том, что иудеи всегда жили изолированно в своих местечках, создавали своеобразные status in statu внутри различных христианских государств.

Негативную роль бывшего «богоизбранного» народа автор видел в том, что все неевреи не признаются ими людьми, вследствие чего «их можно и должно эксплуатировать всеми возможными способами»³⁸, а также в том, что «результаты еврейской эксплуатации и гнет известны всем: еврейство высасывает все соки из окружающего населения»³⁹.

Разрешение «еврейского вопроса» писатель видел в нравственном просвещении этого этноса и в его полной христианизации и ассимиляции, и, конечно, разрушении корпоративных структур местечек и кагалов.

Подход Вс. Соловьева к осмыслению этического и религиозного менталитета и специфики деятельности бывшего «богоизбранного народа» складывался во вполне типичном для русской литературы и публицистики русле⁴⁰. Саму же иудейскую религию Вс. Соловьев не считал достойной уважения, т.к., по его мнению, в ней присутствуют только формальные обряды, примитивный магизм и жесткая и ненужная регламентация быта и полностью отсутствует живая вера, столь обычная для ветхозаветных пророков и праведников.

Один из критиков писал: «Судя по высказываниям Всеволода Соловьева на общественные темы и борьбе за Православие, внутренний духовный мир этого литератора был чрезвычайно беден. Он отрицал возможность межконфессионального сотрудничества, высмеивал толстовские противоречия, умилялся дамскими нравоучительными романами. Отсюда его собственное творчество. Единственным достоинством его прозы является увлекательность чтения и так называемая чувственность»⁴¹. Оставим, однако, на совести автора скоропалительные суждения о художественных особенностях романов Вс. Соловьева, но признаем, что общественные и политические взгляды писателя не отличались особою глубиной и оригинальностью. Он, по сути дела, оставался выразителем (резонером) мировоззрения, характерных для консервативно настроенной русской интеллигенции конца XIX века.

В этом нет нечего ущербного, ведь традиционный русский консерватизм имеет долгую историю и представлен именами таких мыслителей, как Л. А. Тихомиров, К. П. Победоносцев, М. О. Меньшиков, и в значительно меньшей степени историк и философ истории С. М. Соловьев.

Один из биографов, знавший лично писателя, так оценивал степень влияния отца на творчество романиста: «Разумеется, слишком легко гордиться таким отцом, как Сергей Михайлович Соловьев, но помимо гордости здесь сказывалась глубокая сыновья любовь. Все касавшееся отца в глазах его сына носило как бы священный отпечаток. Он нередко приводил мнение Сергея Михайловича по разным вопросам… повторял: «Я часто держусь тех же взглядов, каких держался покойный отец», и тем не менее образ его мыслей отличался, в общем, большей оригинальностью и самостоятельностью»⁴² (курсив мой. — Е. Н.). Главное, в чем отец был примером для Всеволода, — это в любви к отечественной истории.

Огромную роль в историческом развитии человечества Сергей Михайлович отводил христианству. «Христианство поставило такое высокое нравственное требование, которому человечество по слабости своих средств удовлетворить не может, а если б удовлетворило, то упразднились бы»⁴³ возможности самого исторического процесса. Иными словами, стремление

к нравственному усовершенствованию, проповедуемое христианством, является, как считал С. М. Соловьев, источником исторического развития⁴⁴.

Так же как и его отец, Всеволод Сергеевич Соловьев считал, что христианство оказало и оказывает положительное влияние на социально- нравственную жизнь России.

Христианство, по мнению писателя, способствует раскрепощению человека и возвышает дух. Подлинную свободу можно найти только в Евангелии. (На страницах соловьевских статей и очерков мы сталкиваемся с еще одним аспектом этой проблемы: после победы христианства над язычеством в IV—V веках нашей эры значительно возросла роль личности в истории, ибо человек получил свободу и культурно-этическую независимость от социума).

Как писал Вс. Соловьев, когда слабеет вера в обществе, то «в нем появляются и вырастают всякие пустоцветы: суеверия и ложные веры», которые не могут исцелить ни отдельного человека, ни социум в целом. Выходом из сложившейся ситуации писатель считал усиление проповеди Евангелия, вторичную христианизацию страны, личное обращение каждого человека ко Христу. В этой же статье он писал, что «самый слабый и глубоко греховный человек, если он только искренне примет участие в богослужении, где каждое молитвенное слово полно живого смысла и значения, непременно выходит из церкви очищенным и усмиренным, проникнутым духом Христова учения. Полученное им лекарство может скоро потерять в нем свою силу; но никогда не потеряются для него эти несколько часов, проведенные под благодатным влиянием; они отразятся хоть и малым, но живым зерном в жизни человека»⁴⁵.

Об искреннем отношении Вс. Соловьева к православной вере можно судить по такому высказыванию писателя, помещенному им в журнале «Север» в 1890 году: «Христианская религия дает человеку такое утешение, что все страдания земные переносятся без отчаянья. Но это. доступно только людям искренне верующим»⁴⁶.

Всеволод Сергеевич Соловьев был сознательным православным христианином. Упадок благочестия, распространение атеизма и спиритизма (а позднее и теософии) в зрелые годы вызывали в нем чувства опасения и глубокой горечи. В своей статье о религиозном равнодушии в журнале «Север» он размышлял над тем, что сознательный материализм превращает человека в животное, притупляет все его высокие чувства, погружает в сферу самых грубых ощущений и, «несмотря на все доводы и обольщения, не способен дать»⁴⁷ истинной радости бытия.

Но и формальное, поверхностное приобщение к религии не может исцелить больную человеческую душу, т.к. ставит человека в не менее печальное и прискорбное положение, «отдавая его на произвол случайностей и внешних обстоятельств жизни»⁴⁸. Отсутствие религиозной веры, в том числе и атеизм, и материализм, писатель считал болезнью духа, а религиозное равнодушие — «иной формой той же болезни». В обоих случаях жизнь не имеет цели.

По мнению Вс. Соловьева, «человек, кладущий земные поклоны, шепчущий молитвенные слова, приступающий к Таинствам Церкви и уходящий неизменным в своих взглядах хоть на краткое время — или сознательный обманщик, или существо совсем бессмысленное»⁴⁹.

Одну из причин девальвации религии в обществе писатель видел в том, что горение духа, подлинная и глубокая любовь к Богу и ближнему, ориентация на идеалы христианской святости заменяются внешним (т.е. формальным и пустым) исполнением обрядов. В течение всей жизни Вс. Соловьев наблюдал те многочисленные случаи, когда самые ярые ненавистники религии и люди, совершенно равнодушные ко всему духовному и возвышенному, выходили из «семей благочестивых лишь внешним образом»⁵⁰. Причину такого положения романист видел в конфликте между детской чуткостью и лицемерием, эгоизмом и равнодушием взрослых, в том числе родителей и духовных наставников.

Эта проблема актуальна, безусловно, во все времена, и наша эпоха — не исключение. И поэтому живые размышления чуткого православного христианина о вере, благочестии и духовных соблазнах эпохи не утратили злободневности и ныне.

Завершая наш очерк о православном писателе и публицисте, отметим, что 80—90-е годы XIX века (вплоть до смерти в 1903 году) стали пиком славы Вс. Соловьева. Его имя гремело по всей России. Им зачитывались в великосветских салонах, в интеллигентских кругах, знала его и публика попроще. Автор достиг той цели, к которой упорно и настойчиво стремился; сделал русскую историю в ее художественном виде достоянием народа, а в своих публицистических очерках и книгах донес до читателей свои размышления о вере и камнях преткновения на пути к Богу и истине.

Примечания

¹ Род Соловьевых в пятом — шестом поколении относился к крестьянскому сословию, затем представители этой семьи получили чин священства. Дед писателя по отцу священник Михаил Соловьев благодаря дружбе и покровительству графа Федора Андреевича Остермана обосновался в Москве. Со временем о. Михаил дослужился до звания протоиерея.

² Речь в нем шла о периоде, предшествующем церковной унии на Западной Украине

³ Соловьев С. М., священник. Владимир Соловьев: его жизнь и творческая эволюция. М., 1998. С. 19.

⁴ Соловьев Вс. С. Москва 15 мая 1883 года. СПб., 1883. С.5.

⁵ Соловьев С. М., священник. Указ. соч. С. 6.

⁶ Там же. С. 23.

⁷ Об увлечении Вс. Соловьева буддизмом есть упоминание в книге племянника писателя о. Сергия Соловьева. «Владимир Соловьев: жизнь и творческая эволюция». Но, по-видимому, его «страсть» не была продолжительной, т.к. в других источниках упоминание об этом мы не находим.

⁸ Мария (Скобцова), преподобномученица. Что такое церковность? Киев; Париж. 2006. С. 65—66.

⁹ Измайлов А. И. Указ. соч. С. 134.

¹⁰ Лесков Н. С. Философы спиритизма // Лесков Н. С. Собрание сочинений в 6-ти томах. Т. 3. Публицистика. М. 1993. С. 254—258.

¹¹ НИОР РГБ, ф. 228; оп. 19, д. 67. Л. 8.

¹² Ревякина А. А. Всеволод Соловьев // Русские писатели XIX века. Т. 2. М., 1996. С. 253.

¹³ Север. СПб., 1889. № 9. С. 174.

¹⁴ Там же. С. 172.

¹⁵ Там же. С. 174.

¹⁶ Цит. по: Феофан Затворник, свт. Православие и наука. М., 2005. С. 606.

¹⁷ В XIX веке эти же идеи были развиты в творческом наследии выдающего отечественного богослова и психолога, святителя Феофана Затворника.

¹⁸ Север.СПб.,1889. №9. С. 175.

¹⁹ Там же. С. 173.

²⁰ Там же. С. 172.

²¹ Там же. С. 174.

²² Там же. С. 175.

²³ Тютчева А. Ф. При дворе двух императоров. М., 1990. С. 174—175.

²⁴ Феофан Затворник, свт. Православие и наука. М., 2005. С. 606.

²⁵ Там же. С. 608. В другой своей работе святитель в еще более резких выражениях писал: «Спиритизм — прямо бесовщина, ничем не прикрытая. Тут осязательная нечистая сила. Кто тут действует, можно судить по явлениям. Да они и сами не скрывают, что тут бесы». (Указ. соч. С. 605).

²⁶ Подробнее см.: Феофан Затворник, свт. Православие и наука. М., 2005. С. 607.

²⁷ Миллер Л. П. Царская семья — жертва темной силы. М., 2005. С. 213.

²⁸ Соловьев Вс. С. Современная жрица Исиды. СПб., 1904. С. 331.

²⁹ Флоренский П. Спиритизм как антихристианство //

Новый путь. 1904, № 3. С. 154.

³⁰ Упоминание об его дружбе с К. Н. Леонтьевым есть в письмах писателя к его другу Андрею Зарину (РГАЛИ, ф. 208, оп. 1, ед. хр. 185. Л. 4), а также в заметках Вс. Соловьева в журнале «Русский Вестник» (РГАЛИ, ф. 191, оп. 1, ед. хр. 3291. Л. 93); в письме к А. А. Александрову от 23 октября 1892 года (РГАЛИ, ф. 2, оп. 1,

ед. хр. 795. Л. 6).

³¹ Безбородова М. Был ли В. С. Соловьев католиком? // Русская мысль. 1915, №11.

³² Север. СПб., 1888. № 11. С. 9.

³³ Там же. № 7. С. 10.

³⁴ Там же. № 6. 1888. С. 14.

³⁵ Нива. СПб., 1879. № 43. С. 854—855.

³⁶ Север. № 11. СПб., 1888. С. 10.

³⁷ Север. № 11. СПб., 1888. С. 9.

³⁸ Север. № 48. СПб., 1891.С. 2028.

³⁹ Север. № 48. СПб., 1891. С. 2028.

⁴⁰ Как отмечают О. Платонов и Н. Григорьев в статье «Еврейский вопрос в русской литературе», опубликованной в энциклопедии «Русская литература», изданной Институтом русской цивилизации: «В XIX веке в общественном сознании окончательно сложился устойчивый образ еврея с характерными психологическими чертами, мировоззрением, меркантильным образом жизни. Этот тип получает отражение в творчестве… А. С. Пушкина, Н. В. Гоголя, Н. С. Лескова, Ф. М. Достоевского, М. Е. Салтыкова-Щедрина, В. В. Крестовского, П. Д. Боборыкина, А. П. Чехова и других писателей. С этим типом связано осуждение страсти к золоту, ростовщичеству, стяжательству, обману и мошенничеству — тяжких пороков человеческой натуры» (см.: Платонов О., Григорьев Н. Еврейский вопрос в русской литературе // Святая Русь. Большая энциклопедия русского народа. Т. 4. Русская литература. М., 2004. С. 351).

⁴¹ Майоров М. В. Литературное родословие: поиски и находки. Тула, 2005. С. 38.

⁴² Быков П. В. Вс. С. Соловьев: Его жизнь и творчество // Соловьев Вс. С. Полное собрание соч. СПб.,

1917. Т. 1. С. 12.

⁴³ Соловьев С. М. Сочинения. М.,1988. Кн. 1. С. 31.

⁴⁴ Там же. С. 32.

⁴⁵ Север. СПб., 1889. № 8. С. 152.

⁴⁶ Там же. 1890. № 49. С. 822.

⁴⁷ Там же. 1889. № 7. С. 134.

⁴⁸ Там же.

⁴⁹ Там же. 1889. № 8. С. 152.

⁵⁰ Там же. 1889. № 9. С. 151.