Арманда Вейо
Общежитие и пустынь в западной монашеской традиции
Перевод с французского Жанны Воскресенской.
Жизнь в общине и уединение — это две составляющих христианской жизни. Бог суть общность, учит нас Иоанн Богослов, и то, что мы называем Церковью, есть не что иное, как соединение всех тех, кто верует в Христа. Что же касается пустыни, то в Священном Писании она играет очень важную роль, и не только как географическое понятие, а как важный элемент в домостроительстве нашего спасения. Уже в Ветхом Завете в пустыне Бог возрастил Свой избранный народ, а в Евангелии пустыня — это и место, куда Иисус удаляется для молитвы, и место, где Он борется с силами зла.
Общежитие и уединение тесно связаны между собой: уединение — это место встречи. Иисус приглашает всех, кто хочет помолиться, войти в собственное сердце и закрыть за собой дверь, дабы быть услышаным Отцом. Прощаясь с учениками, Иисус говорит им, что тот, кто любит Его, соблюдет слово Его; и Отец Его возлюбит его, и Они придут к нему и сотворят у него обитель (Ин. 14:23). Латинское слово eremus, использованное первыми христианскими переводчиками для обозначения греческого термина e[rhmoх («одинокий», «пустынный», «пустыня») служит не столько для обозначения места, сколько для определения духовного опыта, который напоминает о духовности израильского народа в пустыне, но также и о духовности Илии и Иисуса. Отсюда видно, что два эти основные и дополняющие друг друга измерения христианской жизни становятся важнейшими элементами того послушания, которое уходит своими корнями к Самому Христу и которое, начиная с III века, стало называться монашеством.
Мне показалось важным подчеркнуть изначально, что не бывает жизни христианской, а соответственно, и подлинной монашеской, которая не привела бы к двум взаимодополняющим формам духовной жизни, т.е. к уединению и общежитию, хотя различные взаимоотношения между ними послужат, начиная с определенной эпохи, причиной формирования двух различных видов монашества — общежительной жизни (киновия) и жизни отшельнической.
Во времена Христовы весь Средний Восток был поглощен духовным движением, направленным на поиски Бога в аскетизме, отшельничестве и созерцании. Жизнь, проповедническая деятельность и крещение Иоанна Крестителя вписываются именно в это движение, так же как и оформившиеся в эпоху Маккавеев традиции ессеев, чьи отдаленные корни, однако, уходят в Персию и даже глубже, в некий основной человеческий архетип.
Когда Иисус из Назарета спускается к Иордану, чтобы креститься от Иоанна, Он обращается именно к подобному аскетизму и мистическому движению и, принимая его на Себя, сообщает ему новый смысл. Многие из первых христиан, желающих принять на себя в качестве жизненного установления некоторые из радикальных требований, данных Христом всем тем, кто желал следовать Ему, найдут в данном религиозном выражении культуры того времени подходящую форму конкретизации. Потому я считаю, что именно у Иордана, в момент крещения Христа, и нашла свое начало та форма христианской жизни, которая несколько веков спустя будет названа монашеством, но которая существовала уже в аскетизме начального христианства как внутри христианских общин, так и в форме относительного уединения в их пределах.
Так вот, христианское монашество не зародилось в Египте в III веке, для того чтобы распространиться позже на Западе; подобный миф не может быть признан сегодня. Оно зародилось во времена первых поколений христианства, приблизительно в одно и то же время как в Западных, так и в Восточных Церквах благодаря жизненным силам каждой из этих Церквей (а не в соответствии с нехваткой пыла в сердцах христианских общин в результате их преследования, как утверждает еще один миф).
После этого вступления, я ограничусь рассказом о западном монашестве. Мне не хотелось бы поддаваться искушению легкого пути, который заключается в простом описании различных форм общин и отшельничества, которые Западная Церковь знала на протяжении столетий. Я попробую показать, как связь между уединением и жизнью в общине — вместе со здоровой напряженностью в отношениях между ними — переживалась в зависимости от различных церковных обстоятельств, которые, в свою очередь, были связаны с кризисными явлениями в обществе и культуре.
И действительно, легко можно заметить, как великие периоды развития, обновления и реформирования монашества всегда совпадали с эпохами глубоких общественно-культурных перемен. Интересно и то, что каждый из подобных периодов исторического развития характеризуется кризисом киновитов, что провоцирует новый поток еремитства, который, в свою очередь, приводит к обновлению самих же общин, до тех пор, пока данный процесс не начинается заново.
* * *
Евангелие распространилось на Западе, как впрочем, и на Востоке, благодаря средствам передачи информации, существовавшим в Римской империи. Римская империя представляла собой федерацию «городов». Это объясняет, почему во время своего зарождения христианство являлось главным образом городской религией. Можно говорить о Карфагенской или Римской Церквах, как и о Церквах в Коринфе, Антиохии или Эфесе. Необходимо было дождаться распада Римской империи и вторжения варваров, чтобы вести речь о действительном обращении жителей сельских местностей. Ясно, что принятие христианства касалось не только общественной жизни города, но и семей. Жизнь девиц и вдов, а также аскетов мужского пола, которых, несомненно, было меньше, проходила в относительном одиночестве в их частных домах, но не без постоянного общения, в особенности во время литургии, с членами местной церкви.
Это происходило в эпоху Тертуллиана и Киприана, которые могут считаться отцами западного аскетизма. Несколько позже зарождается практика великих римских матрон, придерживающихся в своей частной жизни правил строгого аскетизма и одинокой уединенной жизни, но также и принимавших у себя римских клириков, становясь при этом их духовными наставницами.
Этот западный аскетизм в своих первых проявлениях был связан в основном с женским населением, потому что мужчины, обязанные отдавать воинский долг Римскому государству, были вынуждены прибегать к обрядам официальной языческой религии, а потому зачастую принимали крещение уже в зрелом возрасте, а иногда и перед смертью, на многие годы отставая от приверженности христианству своих жен и дочерей.
Но, начиная с IV века, на Западе зарождается мужское монашество, которое характеризуется великими личностями. Эти монахи станут знаменитыми отшельниками, основателями общин, а затем епископами и основателями монастырей. Общины, ими основанные, будут гармонично сочетать отшельничество, общежитие и миссионерство. Можно вспомнить таких великих святых, как епископ Мартин Турский и епископ
Иларий из Пуатье и основанные им обители: Лигуже (Monasterium Locociagense — Liguge) в 361-м году и Мармутье (Majus monasterium — Marmoutier) в 371-м году. В данных случаях говорить об отшельничестве и общинах было бы несвоевременно: в соответствии со ступенями их личного обращения они переходят от уединения к общежительству; последнее же тесно связано с миссионерской деятельностью.
Святой Гонорат в 410 году высаживается на остров Лерин (теперь St. Honorat, против Канн), описанный как horror solitudinis («ужас одиночества»), но вскоре к нему присоединяются многочисленные последователи. Несколько позже, святой Иоанн Кассиан попробует преобразовать уже существующую общинную жизнь в Марсилии, но ностальгия по египетскому монашеству, познанному им за 20 лет до того, приводит его к выбору отшельнического направления в контексте общины.
В начале V века, между 405 и 409 годами, вторжения варваров приводят к географическому и социальному расколу Западной империи. Римляне в скором времени оставляют Бретань, варвары переходят через Рейн и зыхватывают Рим и в 429 году, незадолго до смерти, блаженный Августин видит вандалов у стен Иппоны. Император Валентиниан I (425–429) в итоге сдает западные земли варварам, и в 476 году завершается эпоха западных римских императоров. Падение Римской империи и вторжение варваров дают начало процессу обращения к христианству сельских жителей.
Когда Теодорих, король остготов, берет власть над Римом в 493 году, вновь открывается маленький просвет для развития цивилизации. Король окружает себя высокоинтеллектуальными соратниками, такими, как философ Боэций и писатель Кассиодор, и его восприимчивость к римским традициям приводит к Геласианскому возрождению. В ту эпоху Рим некоторое время продолжает оставаться центром для многих желающих учиться из Италии, а также с обширной территории от Африки до Галлии.
Именно в этот краткий период церковного и социального обновления неизвестный автор напишет «Regula Magistri» («Устав учителя»). А среди студентов, которых родители все еще отправляли в Рим для получения образования, числится молодой человек из Нурсии, один benedictus vir («благословенный человек»), как назовет его святитель Григорий Двоеслов спустя два века.
В данном римском контексте ясно видны различия в образах жизни. Преподобный Бенедикт знаком с отшельниками, но пишет устав для общин. Отшельническая жизнь, вызывающая у него уважение, — это жизнь, к которой отшельник приходит после долгой подготовки в общине. Подобный вид монашества, общинный, начинает распространяться в Италии.
Но варвары внедряются в империю, захватывая все новые территории. Монастырь Монте-Кассино был в 573 году разрушен, и ничего не осталось от монастырей, лично основанных Бенедиктом. Однако его Устав продолжает использоваться в некоторых маленьких, разбросанных общинах. О нем узнает, намного позже, папа Григорий I (590–604), который не только передаст потомкам наследие Бенедикта, описывая его житие во второй книге «Диалогов» (отсюда и его прозвище «Двоеслов»), но и отправит римских монахов для проповеди Евангелия в Англию. Возможно, стоило бы лучше сказать для «обращения в Рим» Англии, потому что Англия уже была крещена ирландскими монахами, которые, в свою очередь, создали равновесие между жизнью уединенной и общинной. В тот же период святой Колумбан и его монахи приезжают на континент для проповеди Евангелия в Меровингской Церкви.
Подобное переобразование бенедиктинского монашества со стороны святителя Григория Двоеслова придает западному монашеству явственно общинное направление, с особым акцентом на миссионерство. Общинность постепенно становится все более организованной, в то время как отшельничество, которое все же продолжает существовать, не столь организованно.
Подобное превалирование общинности в качестве организационной формы монашества еще больше выделяется спустя два века после Каролингской реформы, которая предписывает единый устав всем монастырям империи, когда до этого большинство монашеских общин находило свою духовную пищу, прибегая к различным уставам, включая и Устав святого Колумбана. Устав же Бенедикта фактически вошел в обиход в силу его духовной ценности.
Каролингская реформа помогла отличить от ordo canonicus («чин каноников») ordo monasticus («монашеский чин») и ordo solitariorum («отшельнический чин»). С того момента отшельники признаются Церковью и начинают жить по определенным законам.
Эффект Каролингской реформы был недолгим. Запад подвергается новым вторжениям, в результате чего устанавливается феодальный строй, при котором на пепелище Каролингской империи развивается авторитет папы Римского. Монастыри передаются в подчинение местным феодалам, которые в отдельных случаях основывают общины для искупления собственных грехов, но в большинстве стремятся к освобождению от этой зависимости.
Именно так поступят монахи обители Клуни, подчинившись прямой власти Римского первосвященника, получив таким образом libertas («свободу») от притязаний любого феодала, как мирского, так и церковного.
Клунийская реформа начала важные духовные преобразования под руководством великих аббатов. Но Клунийское движение, будучи вынужденным отказаться от свободы местных общин, дабы позволить им пользоваться свободой их источника (т.е. их общины-матери), со временем превращается в мощный механизм феодального мира. На уровне организации данная реформа пользуется таким успехом, что приводит к кризису в общинности.
Действительно, именно в тот момент, когда процветали крупные аббатства, в которых слагалась хвала Господу в ходе продуманной и сложной литургии, аббатства, размещенные при въездах в города, становились центрами интеллектуального образования и службы бедным. Еще одно движение зарождалось в народе Господнем: это эпоха Григорианской реформы, названная так по имени папы Григория VII (1073–1085), хотя она и началась до его восхождения на престол и продолжилась после его смерти. В эту эпоху наблюдается мощный поток христианских движений, находящих отклик у прихожан. Христиане ощущают большую духовную жажду. Это движение затрагивает всех — монахов, каноников и отшельников. В него вовлечены мужчины и женщины, холостые и женатые, замужние и незамужние, клирики и миряне. Стремление заключалось в том, чтобы вернуться к евангельской простоте первых христианских поколений. По дорогам кочевали паломники, отправлялись большими группами к новым «пустыням». Кризис общин провоцирует возрождение отшельничества.
В первой половине XI века такие реформаторы, как Ромуальд в Камальдоли или Иоанн Гуальберт в Валломброзе, ставят во главу угла монашеской жизни покаяние, аскезу и отшельничество. В результате появляется большое количество подобных общин. При этом констатируется феномен, присутствующий при всех волнах отшельничества: если среди тех, кто отправлялся в пустыню, вместо того чтобы вступить в общину, или уходил из общины для того, чтобы отправиться в пустыню, было и определенное количество истинных отшельников, то среди них (в большинстве) были те, кто отправлялся в пустыню, не найдя в существовавших общинах той меры уединения, которую они искали. Нередко, через какое-то время некоторые отшельники становились основателями новых общин, которые лучше осуществляли, по крайней мере, на их взгляд — равновесие между уединением и общинностью.
Среди плодов данного кризиса киновитов и нового потока отшельничества можно назвать со стороны пустынножительства основание монастырей Камальдоли и Шартроз, доживших до наших дней, и со стороны общежития — Сито. Многие подобные духовные опыты, проведенные в ту же эпоху, оказались недолговечными; однако это не значит, что они не сыграли свою особую роль в процессе как общинного, так и отшельнического обновления.
Спустя полвека начинается тот продолжительный период в истории, когда Церковь фактически определяла развитие западной цивилизации. Речь идет о периоде между 1140 и 1648 годами. Нелегко оценить этот период. Кто-то счастлив, потому что он прошел, в то время как некоторые церковные направления желали бы его сегодня возродить.
Можно сказать, что за этот длительный период не произошло ничего чрезвычайного как в отшельнической, так и в общинной жизни, кроме нарастающей потребности в обновлении и редких скромных попыток реформирования. Некоторые утверждают, что в век, предшествовавший Реформации и Котрреформации, появился новый поток отшельничества, но он заключался лишь в попытках духовного обновления, касающегося всех форм религиозной жизни, а не в очередном открытии и углублении жизни в уединении. Так например, XIII век характеризуется основанием Ордена святого Августина, но здесь речь идет скорее об общинниках, которые живут в уединении, а не об отшельниках в прямом смысле этого слова.
От Тридентского до II Ватиканского собора, различные формы отшельнической и общинной жизни продолжают свое существование в пределах собственной истории, стараясь периодически обновляться, зачастую раскалываясь и образуя разные направления. Нужно сказать, что для латинских отшельников почти всегда — в особенности после утверждения Кодекса церковного права 1917 года — была характерна уединенная жизнь, прожитая в общине, или, по крайней мере, в некоторой связи с общиной. Нужно было дождаться Кодекса 1983 года, чтобы отшельник, не принадлежащий ни к какой общине (кроме как к собственной епархии), мог считаться «монашествующим», или «освященным».
В годы перед II Ватиканским собором и после него наблюдается новый поток отшельничества, который продвигает, как и в прошлом, очередное обновление общин. Подобная волна отшельничества ХХ века, конечно, не была потрясающим событием, не привела толпы к пустыням, но не была и незначимой. Она проявилась как в Англиканской, так и в Католической Церквах. Видимо, как и в прошлом, многие из тех, кто почувствовал призвание к одинокой жизни, были людьми неудовлетворенными теми формами общинной жизни, которые им предлагались. В результате они либо бросали все, либо возвращались в общины, чтобы работать над их обновлением. Было также и немалое количество истинных отшельников, которые способствовали своим примером, а в некоторых случаях и своими сочинениями обновлению всей Церкви. Можно назвать, среди многих других, Жака Винанди (Jacques Winandy) и Томаса Мэртона (Thomas Merton).
В кульминационный момент распространения отшельничества, в 1975 году, была организована встреча с каноником Артуром Макдональдом Альчином (Arthur McDonald Allchin) в Сэнт Дэвиде, в Уэльсе, для того, чтобы задуматься над смыслом подобного явления. Один из участников этой встречи, нынешний митрополит Каллист (Уэр) сегодня среди нас; но другой покинул нас не так давно. Речь идет об отце Андрее Луфе (Andrе Louf), большом друге обители в Бозе, который в последние годы своей жизни реализовал собственную мечту об уединенной жизни после тридцатилетнего служения аббатом в одной из общин.
Сегодня мир и Церковь нуждаются в истинных отшельниках и в истинных общинах. Отшельники и общежительные монахи, — все они имеют одно призвание и одну миссию: осуществлять, хотя и в разных формах, два измерения христианской жизни — общинность и уединение. Истинные отшельники живут общно с миром и Церковью, а истинные общинники умеют основывать их общность на личном общении с Господом в уединении.