Адальберто Майнарди

От уединения к общению: итоги

Предлагаем вашему вниманию в качестве подведения итогов конференции некоторые мысли о том, что мы услышали в течение этих дней, чтобы оценить главные идеи и результаты, а также отметить пробелы и недостатки нашего симпозиума. Эти заключительные замечания, произнесенные также от имени научного комитета, не претендуют на полную картину представленных докладов, но хотелось бы, чтоб они послужили средством к лучшему пониманию всего сказанного и способствовали открытию новых путей исследования.

Три года назад, подводя итоги конференции, посвященной «Преображению Господню в Православной Духовной Традиции» (Бозе, 16–19 сентября 2007 г.), игумен Михаил Ван Парейс подчеркнул важность встреч христиан разных конфессий в духе доверия и дружбы, в попытке преодолеть предубеждения на пути реального взаимопонимания¹. Цель этой встречи неслучайна. С одной стороны, это значит признавать и принимать духовное сокровище других христианских традиций с благодарностью и благоговением, вместе с тем, в едином стремлении и в трезвенном ожидании пришествия Господа нашего Иисуса Христа; с другой стороны, эта встреча включает в себя диалог с современным человечеством, с его поисками смысла жизни и ожиданиями блага. «Сердце мое говорит от Тебя: “ищите лица Моего”; и я буду искать лица Твоего, Господи» (Пс. 26:8). Этот стих 26-го псалма хорошо указывает на путь, которым международные симпозиумы по православной духовности хотели и хотят идти, продолжая изучение аскетико-богословской традиции Церквей Востока в их многообразном единстве (византийская, славянская, грузинская, румынская, армянская, сирийская традиция…). Это — путь поиска лица Божия, открывшегося в Иисусе Христе и отразившегося в ликах святых в человеческой истории².

Но различать лицо Христа — это в действительности искусство, которое познается не иначе, как в личном общении с духовным отцом (теме старчества и была посвящена конференция в Бозе в 2008 г.)³. Искусство это требует строгого подхода, чтобы увидеть себя такими, какие мы есть; чтобы уметь открыть свое сердце другому человеку, нашему ближнему. Духовная брань была в центре прошлогодней конференции⁴.

В нынешней конференции, тема которой «Общение и уединение в православной духовной традиции» (Бозе, 8–11 сентября 2010 г.), мы сконцентрировались на динамике, которая ведет от изоляции индивидуумов к общине личностей и которая неизбежно проходит через подлинную внутреннюю жизнь в духовной свободе. Приветственные слова глав Церквей к участникам симпозиума не раз подчеркивали важность монашеского опыта для стяжания подлинной внутренней свободы: уединение и безмолвие позволяют человеку стать способным «к живому общению с другими» (Патриарх Константинопольский Варфоломей I); но, более того, измерения одиночества и общения непосредственно находят пример гармоничного сочетания и взаимного проникновения в жизни Иисуса Христа, рассказанной в Евангелиях (по словам Патриарха Московского и всея Руси Кирилла и Папы Римского Бенедикта XVI).

Здесь мы уже как бы и нашли основные линии, по которым шла работа конференции. Уединение и общение — составляющие элементы всякой антропологии, но они освящены Христом. В тайне Церкви, единой и многообразной, раскрывается христологическая основа, а также пневматогическое измерение этой фундаментальной полярности человеческой и духовной жизни. «Дело Христово объединяет, дело Святого Духа различает», — говорил Владимир Лосский⁵.

Это глубокое взаимопроникновение общения и уединения постоянно повторяется в Священном Писании и в истории Церкви. «Пустыня» (ερήμος) как время и место испытания, а также встречи с живым Богом, время и место повиновения и неповиновения Слову Божию духовно созидает Израиль как «святое собрание».

Прежде слова единения («…прилепится человек к жене своей; и будут одна плоть») прозвучало слово разделения: «…человек оставит отца своего и мать» (Быт. 2:24)⁶. Чтобы снова приобрести утерянное подобие Божие — его библейское призвание — человек должен стремиться к Богу «сокровенному» (Ис. 45:15), «Трисвятому», т.е. такому Богу, который призывает к общению с Ним, а не к растворению в Нем. Слово, призывающее к Обетованной земле, ведет в пустыню к духовной борьбе, чтобы внутренне освободиться от земли рабства. Ведь «Слово Божие живо и действенно и острее всякого меча обоюдоострого» (Евр. 4:12). А в Евангелии от Иоанна сказано, что утаенное лицо Божие окончательно открывается в Иисусе Христе: «Бога не видел никто никогда; Единородный Сын, сущий в недре Отчем, Он явил» (Ин. 1:18). В нем — в Слове Воплотившемся — познание Бога раскрывается уже в обещании истинного общения и единения с Богом Отцом и Сыном во Святом Духе: «Да будут все едино, как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино» (Ин. 17:21).

В Новом Завете термин «общение» (κοινονία) указывает, по существу, на участие в божественной жизни, показанной Иисусом Христом и являющейся преимущественно в своем евхаристическом измерении: «Чаша благословения… не есть ли приобщение (κοινονία) Крови Христовой? Хлеб, который преломляем, не есть ли приобщение (κοινονία) Тела Христова?» (1 Кор. 10:16)⁷. Именно в евхаристической общине укореняется монашеский опыт, его церковность, охраняющая от тех сектантских отклонений, которые всегда возможны и которые противоречат христианской общности⁸.

Благодаря богословскому и духовному учению святителя Василия Великого (не случайно выработанному в эпоху христологических споров в IV столетии), монашество нашло свою экклезиологическую основу в фундаментальном равновесии между внутренней свободой каждого человека и общением братии в союзе любви⁹. Равновесие это в полном мере совершилось во Христе, Который из любви к Отцу и к человекам пролил Свою кровь на кресте. Он «в абсолютном одиночестве креста, — писал Олав Твайт, — родил общение»¹⁰. А сама Церковь родилась у подножия Креста (см.: Ин. 19:25–27, 34–35).

Таким образом, с самого начала наша конференция отказалась от легкого пути изучать координаты «общения и уединения» согласно предопределенной схеме исторического упрощения как «отшельничество и общежитие», в каком-то мере обойдя их экзистенциальное и духовное измерение и всю богословскую глубину их взаимопроникновения (архиепископ Афинский Иероним говорил о pericovresiх в своем послании к участникам симпозиума). Опасностью такого подхода было бы противопоставление абстрактных типов (общежительные монахи/отшельники), не имеющих никакого отношения к исторической реальности и, более того, совсем не соответствующих конкретности человеческой жизни. У Василия Великого сам человеческий разум (λογικός) как рациональное семя, установленное Богом в человеке при его создании — приводит к творческому завершению каждой личности в красоте общинной жизни. Для Василия человек — естественно «общинное» (κοινονικός) существо, в отличие от льва, который — зверь по своей природе, дикий и «уединенный», μοναστικός …

Только подлинная христианская антропология, таким образом, может привести к лучшему пониманию духовной сущности монашества, а также подлинной исторической динамики — с разными оттенками на Востоке и на Западе — между отшельничеством и общежительством. Диахроническое исследование этой полярности (община/пустынь) в различных контекстах, ясно показало, что произвольность абстрактных схем классификации (hermitage/cenobium; пустынники/общежительные монахи) не относится к живой духовной действительности.

Митрополит Диоклийский Каллист (Уэр) в своем докладе напомнил нам, что в восточном монашестве нет чётко установленных границ между пустыннической и общежительной жизнью, но именно эта очень жидкая и пористая граница является истоком «обогащения и благословения»¹¹. Нерасторжимое взаимоотношение между этими двумя измерениями на самом деле лежит в корнях византийского и российского монашества¹². Неразрывная связь между личным поиском Бога и открытостью пустынника к космическому общению со всей тварью является центральной у преподобного Исаака Сирина, фундаментальной фигуры христианской духовности как на Востоке, так и на Западе¹³. Неразделимая взаимосвязь между общежительством и пустынножительством, наконец, очень важна и для Запада, где циклы возобновления духовной жизни характеризуются или акцентом на отшельничестве, или реформой общежительной жизни¹⁴.

Для понимания этого взаимодействия исключительно важен исторический опыт Оптиной пустыни и Иоанно-Предтеченского скита в России, где мы находим общение и уединение в рамках единого монастырского комплекса¹⁵. Не случайно, что сердцем духовного возрождения в Оптине является старчество, гармонически сочетающее духовное развитие каждого инока и требования совместной братской жизни, личный молитвенный опыт и благолепие церковной службы. Здесь, конечно, мы затронули очень важную тему, которая сама по себе смогла бы стать предметом отдельной конференции¹⁶.

Поиск во всей монашеской традиции тонкого равновесия между трудным подвигом самопознания (через откровение помыслов духовному отцу) и братской любовью как полнотой человечности указывает на тот факт, что полярность между одиночеством и общиной на самом деле лежит в глубине человеческой и христианской жизни. В то же время изучение динамики между общением и уединением на основании конкретных исторических примеров привело к вопросу отношения современности к христианскому Преданию.

Если корень великих перемен современности был описан как переход от гетерономии к автономии — т.е. как выход из иерархического, закрытого мира к открытой вселенной, основанной на принципе равенства, где каждый индивидуум теоретически является производителем своего собственного будущего¹⁷, — то ее парадоксальным результатом стало радикальное одиночество человека, чье скрытое лицо — анонимный характер толпы. Вызовом христианской общности на постмодернистском горизонте может быть наличие общин и братств (приходских, монашеских…), способных возродить разрозненную ткань человеческих отношений, возбудить стремление к примирению и воссоединению.

Настороженное отношение в современном обществе ко всякому принуждению личности, несмотря на свое историческое значение, способствует тому, что подчас теряется самое ценное в человеке — бескорыстный дар встречи с Другим. Так тайна общения теряется в идеологии коллективизма или в безразличии индивидуализма. Подлинная диалектика общины и одиночества требует, напротив, духа доверия и благодарности к ближнему — требует благодарения в его евхаристическом смысле.

Христианская κοινονία не только определяет горизонтальную плоскость отношений между людьми, но и приоткрывает жизнь Трех божественных Лиц. «Бытие — значит жизнь, а жизнь — значит общность», — звучит тезис митрополита Пергамского Иоанна (Зизиуласа) о понимании Божественной сущности в святоотеческом богословии¹⁸. Без личности нет никакой общности, но и без общности нет личности.

Богословская мысль, не отрицающая наставничества Духа, призывается к творческому подвигу, чтобы преодолеть бесплодное и абстрактное противопоставление традиции и современности, не выходящее из узких схем либо традиционализма, либо модернизма: то и другое ведет историю в тупик — в идеализированное прошлое или в настоящее, которое не ждет преображения.

Именно тогда возникают болезненные, неотложные вопросы: «Как можно в святоотеческом Предании различить то, что принято в повиновении Слову Божию и до сих пор преемлемо, и то, что преходяще и уже прошло?», «Каких пределов достигает предание?», «Как обновляется дух отцов?» Эти вопросы, которые занимали святителя Василия Великого, не раз обсуждались во время нашей конференции с разных точек зрения. Если монастырская, приходская община или даже Поместная Церковь больше не уповают на Бога и не живут в ожидании Второго пришествия Господа, то они уже потеряли свою силу, подобно соли, которая перестала быть соленой (см. Мф. 5:13). Искушение считать церковной общностью то, что на самом деле является лишь самоизоляцией, отгораживающей от окружающего мира самодостаточностью, не преодолено раз и навсегда; непрерывно христианам приходится делать открытой свою собственную замкнутость и побеждать страх перед внешним миром со всеми его сложностями и вызовами, чтобы побуждать себя к встрече с другим человеком, к интеграционному толкованию разнообразия культур; чтобы стать для мира — подобно дрожжам евангельской притчи — знаком преображения человеческого общения и всей вселенной¹⁹.

Подлинное церковное измерение уединения и общения, в их взаимодействующей динамике, разрывает, таким образом, непрерывную ткань исторического бытия прорывом эсхатологического смысла — окончательное единение всей твари с Богом, когда «будет Бог всё во всём» (1 Кор. 15:28). Бьющимся сердцем эсхатологии является личное отношение человека с Богом и с братией — приобщение евхаристической общины единой Чаше в союзе любви. А это имеет все более и более существенное значение в постмодернистскую эпоху²⁰. Христианское понимание личности — в частности, в философии Бердяева и Булгакова, а также в евхаристическом богословии Афанасьева и в персонализме Зизиуласа и Яннараса — стало точкой преодоления потенциально разрушительной противоположности между автономией индивидуума и стремлением коллектива к единому целому²¹.

Но что такое личность? Это — удивление, полное признательности, чудо, полное доверия. Это — свобода самопожертвования, невероятная свобода, которая рождается от любви и только от любви; потрясающая свобода, приобретенная ценою великих подвигов настоящими жителями современной пустыни, такими, как румынский старец Клеопа Сихастрийский (1912–1998), «человек для других», или старец Порфирий Кавсокаливит (1906–1991), который огнем своей любви сжигал всякую замерзшую традицию²². В их уединенной борьбе против зла — морального, физического и духовного Ї глубина любви к Богу покрывает одиночество и отчаяние каждого человека. Это — божественная сила надежды, которая сияет даже в аду изоляции и отдаления от Бога, как показали своим жизненным подвигом такие святые как преподобный Серафим Саровский или преподобный Силуан Афонский.

Не случайно в святоотеческой традиции внутренняя умно-сердечная молитва и называется «художеством художеств». «Внутрь-пребывание» (Феофан Затворник), уединение с Богом действительно является искусством, которое требует ученичества у опытных наставников, чтобы избегать самодостаточности и изоляции. Поэтому святые отцы всего более предостерегали от преждевременного вступления в пустыню, где пустынник, как сказал преподобный Серафим Саровский, «борется против львов и тигров», а требовали вступать на трудный путь пустынной жизни только после долгого испытания в монастыре.

Наследие святых не исчезло, но продолжает жить до сих пор. Во время «круглого стола», посвященного теме «Общее житие и житие в уединении: современный монашеский опыт», выступили представители православного и католического монашества разных стран²³, не скрывая трудностей и тяжелых проблем, с которыми сталкивается современная монашеская жизнь как на Востоке, так и на Западе.

Если безмолвие — искусство, то и общение с братьями тоже искусство — искусство встречи с другим человеком, ежедневное упражнение в распознавании лица Божия в лицах братьев и сестер. Уединение, поиск Бога в тишине кельи своего сердца всегда раскрывается как solitudo pluralis, «множественное уединение», куда Слово Божие вселяется так же, как Оно вселяется в сердце христианских общин, где братья и сестры живут во взаимопослушании — взаимно слушая друг друга и все вместе повинуясь Господу своему. Уединение — глубина общинной жизни; общность — плод внутреннего очищения сердца; но единственная цель — это всегда agape, любовь.

Примечания